Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий

лейтенанта закусили нижнюю губу, лоб наморщен, лицо напряжено, сурово, но страха и безнадежности в этом лице нет.

Женщина в зеленом платье очень долго смотрела на картину. Потом вынула из сумочки маленький кружевной платок, быстрым движением вытерла глаза, повернулась и медленно, два или три раза оглянувшись, пошла к выходу. Кроме картины Костромина «Огонь на себя», ни одно полотно не заинтересовало ее.

Около кабинета администратора женщина остановилась, минуту помедлила и нерешительно открыла дверь.

— Мне надо узнать адрес или телефон художника Костромина, — сказала она поднявшемуся ей навстречу подполковнику с седеющими висками, в пенсне.

Подполковника удивил явно расстроенный вид посетительницы. Но он не стал ни о чем расспрашивать. Пытливо поглядывая на женщину, указав ей на стул и раскрыв лежавшую на столе тетрадь, вырвал из шестидневки маленький листок, записал номер и пододвинул телефон.

— Я позже, из дому…

— Звоните сейчас: он собирается в командировку, вы рискуете не застать его.

Женщина в зеленом платье набрала нужный номер и громко произнесла:

— Художник Костромин? Я должна увидеть вас… Моя фамилия Дементьева, Надежда Дементьева… Да, да, я могу сейчас приехать…

Она записала адрес и, поблагодарив администратора, вышла из кабинета.

Художник Костромин и его жена ожидали гостью, назвавшуюся Надеждой Дементьевой. Художник, плотный и коренастый, с мягким, добродушным лицом и светлыми, коротко подстриженными волосами, ходил по комнате из угла в угол и говорил жене:

— Да, он был женат, но я почему-то никогда не думал о его жене.

Жена художника сидела за столом перед раскрытой большой папкой и перебирала старые этюды и наброски.

В передней позвонили.

— Моя родственница увидела вашу картину… и сказала мне… Ей показалось… Словом, это не Константин Дементьев. Может быть, мы ошиблись: это не он? — сбивчиво заговорила Надежда Дементьева, когда сняла в передней пальто и вошла в комнату. — Я сейчас была на выставке… Я не могла ошибиться… Но мне писали, что он погиб в бою на дороге в Восточной Пруссии, а не в землянке.

Жена художника, обменявшись с Костроминым многозначительным взглядом и порывшись в папке, положила перед Дементьевой на прикрытый оранжевой скатертью стол несколько этюдов. Одни из них были выполнены углем на кусках полотна, другие — на бумаге, карандашом. На них был изображен младший лейтенант — тот самый, что вызывал на себя в блокированном блиндаже огонь артиллерии.

— Он?

— Он… Значит, вы рисовали его на фронте, а теперь использовали старые рисунки?.. Рассказывайте!.. Все, все рассказывайте… Что значит «огонь на себя»?

Художнику тоже хотелось расспросить гостью, но строгий взгляд жены остановил его.

В этих случайных встречах, в распутываниях судеб и событий есть и тихая радость и тупая боль по невозвратимо ушедшим людям и годам. Кто не испытал этих чувств? Кто негаданно на улице, в театре или в кино не встречал давних, забытых знакомых, кто неожиданно не получал писем, кого ненароком оброненное имя не заставляло день за днем вспоминать давно прошедшие месяцы и годы?

И когда художник Костромин тихим, глуховатым голосом повел рассказ о себе, о младшем лейтенанте Дементьеве, о днях войны, показалось всем — и Надежде Дементьевой, и жене художника, и самому художнику Костромину, — будто вошли в комнату и сели рядом, за чайным столом, давно ушедшие люди.

* * *

…В детстве и юности жил я в Калинине. Любил рисовать, любил ходить в театр, в кино, собирал марки, летом целые дни проводил на Тверце и Волге.

Я не знал, храбрый я или трусливый, сильная у меня воля или слабая, могу ли я перенести серьезные опасности и трудности. Да и далеко не всякий в девятнадцать лет имеет возможность определить это. Ведь и в самом деле — не на спортивной площадке, не на катке или лыжной прогулке и не в мальчишеской драке узнает себя и свои силы человек!

Началась война. Меня призвали в армию, зачислили в военное училище. В лагере, на Украине, мы и встретились с Костей Дементьевым. Мы были в разных подразделениях и познакомились около врытой в землю бочки с водой, где перед отбоем собирались курсанты покурить и поболтать. Говорили о войне, о замыслах противника, о том, как будем жить после войны, пели украинские и русские песни. Сдружились мы быстро и понимали друг друга с полуслова: мы были людьми одного поколения, наша сознательная жизнь наступила незадолго перед войной, созрели же и полностью сформировались мы на войне.

Помню, что Костя Дементьев отмахивался от серьезных разговоров, во время отдыха он любил петь и болтать пустяки, не прочь был подшутить над кем-нибудь из товарищей.

В эти месяцы почти целые дни мы проводили на занятиях. Косте все давалось очень легко. Чувствовалось, что он полюбил военное дело, увлекается им.

Запомнился мне один воскресный жаркий день. В часы отдыха мы лежали в высокой траве под развесистой дикой грушей.

— А ты как себя сам считаешь — храбрым? Сможешь быть хорошим командиром? — спросил кто-то Костю.

Костино лицо передернулось.

— Ты ко мне с этими глупыми разговорами не приставай…

— Почему глупыми? — обиделся курсант.

— Каким кому надо стать — таким он и станет… А разговоры эти глупые, потому что не время теперь копаться в своих чувствах.

Я мысленно согласился с Костей, но втайне часто вздыхал: что-то уж очень часто думалось о себе, о своих силах.

Командиры любили Костю, особенно хорошо к нему относились. Мне все это было понятно: молодцеватый, веселый парень, у которого все всегда получалось, он у всех вызывал симпатию.

Вышло так, что после окончания училища нас с Костей направили в действующую армию в одну и ту же стрелковую часть. Меня назначили в штаб, его — командовать пулеметным взводом.

Не буду подробно рассказывать, как я становился из необстрелянного юнца настоящим воином. Скажу только, что в решающий момент мне помог Костя. И именно потому теперь, когда уже прошло с тех пор много лет, я не могу его забыть. Этот маленький, на первый взгляд, случай, все перевернул во мне, помог стать другим человеком.

Наша часть занимала тогда оборону в болотистом лесу, на северо-западе, невдалеке от Старой Руссы. Нам надо было захватить «языка», чтобы узнать намерения врага. Но гитлеровцы хорошо охраняли свой передний край. Дважды наши поисковые группы, понеся потери, возвращались ни с чем.

В третий раз разведчики снова вернулись из поиска без «языка». Ранним утром они собрались у штабной землянки, ожидая, когда выйдет начальник штаба части. Костя, оказавшийся здесь же и никогда не упускавший случая подтрунить над кем-нибудь, говорил командиру разведки — бравому, с крупным мясистым носом и толстой шеей лейтенанту:

— В блиндаже