Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

Бандеровцы тихо сидят, нашим тоже дали приказ пока не высовываться. Переругиваемся, конечно, из калашей и пулемётов, но вялко – лишних патронов нет ни у кого, а уж у бандеры и подавно. Они по ночам зачем-то сигналки пускают, может, думают, поведёмся, типа наступление. Нашли, кого дурачить! Помнишь, как мы с тобой Макаревича построили? Пугало с горшком вместо головы, а за неделю, что мы у Тихого Омута стояли, шесть пуль бандеровских словил, одну даже из Баррета[87], герой стоеросовый. Так что дурачить нас дело пустое, мы сами кого хошь одурачим.

Так что сидим мы здесь в чистом поле – справа деревеньку бандеровцы сожгли, отступая, осталась только старая ферма, да и та – одни руины. У деревни кладбище с новыми могилами, чьё – не ясно, но, думаю, нацики своих прикопали. Стали бы они нашим кресты на могилу ставить – в лучшем случае, в яму покидали бы и кое-как землицей притрусили. Мало мы с тобой за восемь лет такого навидались?

Я вот думаю – мы же, блин, столько лет в одной стране жили с этими зверями! Они же себя чисто, как фашисты ведут! Из какого ада они повыползли? Или у них матерей и отцов нет? Как будто не люди, а зомби какие-то, типа как в ужастике. Но тут хотя бы чисто – я затемно не выдержал, сползал до деревеньки – все говорят, что у меня шило в одном месте, и, кажется, даже Скворец с этим уже смирился. Прошвырнулся по пожарищу – останков человеческих нет, значит, дома пожгли пустыми, а то с них станется. Опять же, такого мы с тобой тоже навидались. Ох, надеюсь, придёт время – с них за это спросят, и не только с тех, кто сам жёг, но и с их начальства бандеровского, вплоть до этих главных упырей: Зеленского, Порошенки, Турчинова.

Вот, вроде, и видали мы много всякого – а душа к этому не привыкает, хоть убей. Каждый раз содрогаешься, каждый раз ждёшь чего-то плохого. Но тут другая приключилась оказия, почему я и пишу тебе. Порадовать хочу, знаю, что ты такое любишь. На одном из пожарищ нашёл я икону. Даже не деревянную, на картоне. Затыльник весь в копоти, а лицевая сторона чистая, будто кто спецом тряпочкой оттирал. На иконе Святая Троица – сверху Дух Святой в виде голубя парит; слева – Бог-Отец, справа – Христос, а между ними – Богородица, и они вдвоем над ней корону держат. Я такой иконы не видел никогда. Взял ее с собой, конечно – я так-то чужого не беру, сам знаешь, но если бесхозное, чего не взять?

Ты, как вернёшься – а я верю, что ты вернёшься… да все мы верим, и Скворец даже – ему пополнение дают, а он их отбояривает, хотя у нас во взводе лишних людей нет. Тебя ждёт. Ну, так выходит, что ты ему жизнь спас. Ладно. Так вот, ты как вернёшься – я эту икону тебе подарю. Пока я её в тельник завернул и в вещмешке ношу. Тельник чистый, нам новые выдали, очень вовремя, нечего сказать. Я всю весну в драном проходил, а как жара встала – прислали. На тебя тоже комплект пришел, лежит у Скворца. Ещё нам „Риттер спорт“ передали с последним пайком. Мне так грустно стало – помню, как ты их нахваливал. Но я у каптёрщика спрашивал, вроде, теперь на постоянку выдавать будут.

Так что ты возвращайся поскорее. Я тебе уже третью упаковку откладываю. И икона тебя ждёт. Красивая такая – на Богородицу без слёз и не посмотришь. Я помню, брат, как ты заплакал, когда мы в Покровском были. Я думал, ты плачешь, что нацики храм порушили. Говорю ещё тебе: да ладно, брат, восстановим, что нам стоит Божий дом построить? А ты говоришь: да знаю, что восстановим, я не потому, я от умиления. А потом ты еще мне два вечера пытался объяснить, что это за зверь такой, умиление. Я-то думал, что это когда смотришь на котика или ребенка малого, а оно как-то не так получается. Так-то я и не понял тогда, а вот на эту икону взглянул – и понял.

Это знаешь, как получается? Это дом весь сгорел, целая деревня сгорела, а икона – нет; и вид у нее такой – не будь копоти на затыльнике – будто и в огне не побывала. Я сначала подумал – что ж это, Богу, значит, картонка со своим портретом дороже, чем вся деревня, пусть и пустая? Пустая-то она пустая, а все же чьё-то жильё было…

А потом я понял – не в картонке дело. Не икону Бог сохранил от огня – он надежду нашу сохранил. Когда всё вокруг в огне, надеяться трудно, брат. Когда другу в шею пуля попадает – трудно, правда.

А икона – это надежда. Что главное в этом огне не сгорает – душа наша. Душу сбережем – остальное приложится. Очистим, отстроим, заново обставим. Главное душа, а ее никакая копоть не берет. Душу другое пачкает – алчность, жестокость, предательство. И то – к святому это не липнет, как копоть не липнет к иконе.

Я вот что думаю: надо ее сестрам отдать, в Покровский. У них там одна старушка оклады делает для икон – заглядение! Вот пусть нарядят ее и в храме повесят. Можно еще и историю ее написать. Глядишь, ещё мироточить начнёт или чудеса станут случаться.

Когда-то мне хотелось увидеть чудо. Например, чтобы Завгар убитый встал. Или лейтенант Чурсин. Или та девочка, что её бандеровцы застрелили – помнишь, с трёхколёсным велосипедом. Катался себе ребёнок, а эти твари ее пулеметом. Хорошо, мы их потом сами прижучили…

А потом я понял: чудеса – они рядом, мы просто видеть их не умеем. То, что пуля в Скворца не попала, то, что она тебе срикошетила о цепочку для крестика и в сторону ушла – это что, как не чудо? Так что радуйся, похоже, восемь лет твоих проповедей наконец на меня, чурбана, подействовали. Даже в храм потянуло, да где ж найдёшь его в чистом поле, этот храм? И материться я, кстати, почти перестал, ну, это больше ваша со Скворцом заслуга, в смысле с товарищем лейтенантом.

Ладно, братишка, буду закругляться, потому что лист кончается, и ручка, сам видишь, как