Николай Прокудин - Гусарские страсти

— Никитушка! Комиссар хренов! Ошалел? — закричал Шмер. — Все давно на мази! Даже комбат приглашен от твоего имени. Неслышащих лично ходил уведомлять о банкете. Твой адрес назвал! И через два часа… — Шмер взглянул на часы, — о, как время летит… нет, через сорок минут, господа офицеры пожалуют!

— Сколько?

— Если прибудут все, то двенадцать. Но, вероятнее всего, двадцать. Обязательно нахлебники прибьются на огонек.

— Значит, спланированный тобой бедлам? Шабаш?

— Ну, зачем? Все будет аккуратно, чинно, тихо и без ведьм. Ступай за мебелью в роту, а я начну накрывать.

Спорить бесполезно. Убийственный аргумент — про комбата. Никита представил: вот Алсынбабаев подходит к мансарде, а на дверях висит замок, вместо сабантуя — облом, а супруге уже наплетено про экстренную проверку, значит, придется вернуться в батальон и выплеснуть гнев на подчиненных, собрать офицеров на совещание, устроить батальонный ночной строевой смотр, заняться шагистикой на плацу. Нет уж! Лучше пару дней наводить порядок в квартире с помощью солдатиков.

А вот и они! В смысле, солдатики. Легки на помине. Первым вломился на веранду сержант Наседкин. За ним, задевая стены и косяки, — бойцы со стульями и лавками.

— А где столы? — гаркнул Шмер. — Наседкин! Где столы из Ленкомнаты? Мы что узбеки? На полу скатерть стелить?

— Дык, Ленинская комната заперта. Ключи у замполита, то есть… вот у товарища лейтенанта.

— Замполит Ромашкин! Ты чо? — фальшиво удивился Шмер. — Иди, выдай мебель которая по-получше. Я пока затащу наверх наш обеденный стол…

Собралось действительно почти двадцать человек. Кроме начальства к столу приблудились все старые капитаны-взводяги, у которых нюх на такие мероприятия как у охотничьих псов. Оповещать таких не требуется, они ориентируется по запаху и на звон посуды.

А запахи были еще те! И звон стоял еще тот!

Стол ломился от яств. В центре — две пирамиды коньячных и водочных бутылок. Вокруг них — тарелки с нарезанной копченой колбасой, балыком, бужениной, овощные салаты в мисках, мелкопорезаная зелень. Несколько банок шпрот прятались среди горок разрезанных на четвертинки гранат, яблок и апельсинов. Довершал картину десерт — огромный арбуз, дыни, шоколад, коробка конфет. Стоящий в темном углу возле «тещиной комнаты» запасной стол был завален овощами и фруктами, которые, нарезать еще предстояло.

Ну, что же, после пьянки, можно будет еще неделю доедать закуски. Как раз до получки хватит.

Алсынбабаев, улыбаясь, слушал похвалу дяди Мамеда в адрес командования батальона, офицеров роты и прочих начальников. Вскоре Рахимов с земляками о чем-то толковал в сторонке, а Алсынбабаев, набрав в коробку фруктов и бутылок, исчез. Тотчас из темноты гуськом потянулась молодежь: лейтенанты и старлеи.

За полночь Никита сделал две попытки выставить народ за дверь, но тщетно. Гости угомонились только после того, как были допиты последние капли и съедена вся закуска. Никита грустно посмотрел затуманенным взором на чердачную комнату второго этажа. Да! Грустное зрелище. Даже свою недопитую рюмку коньяка нечем заесть. Одни огрызки, объедки и окурки. Кружки и опрокинутые бутылки. Пепел на солдатской простыне, заменявшей скатерть. Жирные пятна, словно пулеметные очереди, пересекали материю вдоль и поперек — капельки масла от банок с шпротами до мест, где сидели закусывающие.

За столом вновь сопел Шмер, но лежа уже на одном кулаке, ладонью левой руки он прикрывал глаза от света. Зампотех Гуляцкий вырубился в ужасно неудобной позе — откинувшись на спинку стула, который балансировал на двух ножках в такт дыханию спящего. Хорошо, что дымоход печки оказался в полуметре от стола, и Гуляцкий уперся в нее шеей и плечами.

Никита допил одним глотком коньяк, чтобы врагам не досталось, и на непослушных ногах двинулся к лестнице. Ступени загораживала туша Миронюка. Майор спал богатырским сном, крепко обняв деревянные перила. Никита поставил ступню на бедро майора и перепрыгнул через две ступеньки, едва удержавшись на ногах. Майорская ляжка спружинила, подкинув Никиту вверх, а на галифе Миронюка четко отпечатался каблук лейтенантского сапога. Никита замахал руками и ухватился за перила, слегка все же ударившись копчиком о ступеньку. Ступенька жалобно треснула.

— Черт! Кругом одни дубы и дубовая мебель! — Он поднял с досок майорскую широкую фуражку «аэродром» и с силой запустил ее в пьяную усатую физиономию.

— Убью! — промямлила живая «мишень», облизнулась, не открывая глаз, и вновь захрапела.

Дверь оказалась распахнута настежь. Никита накинул на петлю крючок и отправился к своему дивану. С трудом стянул съежившиеся сапоги, рванул галстук, расстегнул пуговицы на брюках и рубашке и тяжело вздохнул, словно после утомительной борьбы. Затем бросил ворох одежды в сторону стула. На нужное место приземлилось не все. Брюки плюхнулись на пол. Он усилием воли стянул носки и, завернувшись в одеяло, провалился в кошмар.

Ему снилось, что волосатые лапы Миронюка душат его за горло. Усатая морда майора шипела: «Я тебе покажу, сволочь, как швырять майорские фуражки! Она пошита в Мосторге! Езжай в Москву! Шей новую! С золотистой ленточкой и генеральскими пуговичками!»

Этот кошмар сменялся какой-то кровавой дракой. Почему-то били Никиту, причем все кому не лень. Особенно усердствовали Шмер и боец Кулешев. Ромашкину это было особенно досадно. Он пытался брыкаться, махать кулаками и доказать солдату, что тому как подчиненному бить офицера не положено. « А носки стирать положено?» — рычал боец. «Так они не мои, а Шмера, его и бей!». «Его не могу! Он мой взводный, благодетель. Это он велел вас бить по морде!»

Никита с силой махнул кулаком и действительно во что-то осязаемо попал.

— Твою замполита мать! — взвизгнул Шмер реальным человеческим голосом. — Скотина, нос мне разбил!

Никита с усилием прищурил глаза, открыть их широко не представлялось возможным. Не во сне, а наяву из носа взводного капала кровь. Мишка запустил валявшимся на полу сапогом в Никиту. Сапожище, шмякнувшись о стену, упал подковками на висок. Никита взвыл:

— Миха! Ты чо? С ума стрендил?! Дерешься, сапоги швыряешь!

— Это ты сбрендил. В нос кулачищем со всей дури заехал! Алкаш проклятый! Ну и замполита прислали! Алкоголик! Форменный, законченный алкоголик. Я его бужу на построение, а он клешнями машет. С тебя пузырь за увечье. Сегодня же вечером!

И куда-то таинственно исчез…

На построение, кроме Никиты и Ахмедки, не явился ни один офицер. Алсын рассвирепел. Он отправил их на поиски сослуживцев. Ромашкин заглянул в каждую комнату общаги — никого. Затем отправились в обход по квартирам. На ближайших подступах к «берлоге» Шкребуса почуяли недоброе. У крылечка лежали две бутылки, и тротуар усеян окурками.

Дверь отворилась от легкого толчка. Веранда уставлена пустой посудой. Оставалась только узкая тропа в комнату, между пустыми бутылками из-под выпитой водки. Офицеры спали. Шмер, как обычно, на кулаках между тарелками, Миронюк мордой в салате, остальные десять или пятнадцать человек на кровати и на полу.

Хозяин спал в кресле. Он слегка открыл щелки глаз, надул щеки и широким жестом великодушно пригласил присоединяться.

— Откуда? — спросил Ромашкин, показывая рукой на «царский» стол.

— Оттуда! — так же односложно ответил Шкребус. — Немного подумав, вспомнил: — Вчерашний азербайджанский папашка выставился по второму заходу. Бойца-сыночка мы ему отдали, уломал, чертяка! Привезет через десять дней обратно. Не переживай, лучше выпей!

Никита потоптался нерешительно и махнул рукой. А, ну их к черту, начальников!

Ахмедка уже успел вылакать три рюмки, пока Ромашкин набирал закуску в тарелку. А пить что? А, коньяк!

Народ, заслышав, знакомый и ласкающий слух звон, проснулся. И понеслось по новой!

Так никто до светлых очей Алсына в этот день, и не дошел…

Глава 20.

Посещение «вертепа»

Ожидался дождь. Стояли пасмурные дни, и на душе тоже было пасмурно. После вчерашнего «перебора», как всегда, мутило.

В канцелярию заглянул Шмер:

— Ты чего тут уселся? Поехали в город, развеселимся.

— Мишка! Какое развеселимся? Денег ни копья. Даже на обед не хватает, не говоря об ужине. Вчера почему не приберег закуски на черный день?

— А что он уже наступил?

— Он еще спрашивает. У меня кишки слиплись от голода.

— Вот и хорошо. Значит, к банкету ты созрел.

— Опять банкет! Издеваешься! Я на спиртное смотреть не могу.

— А зачем на него смотреть? Закрой глаза и пей. Можешь даже не разговаривать, мешать беседе не будешь.

— С кем ты беседовать собираешься? Чем это я могу помешать?

— Нас, точнее меня, пригласил Ашот, очень большой человек в городе. Может быть, самый главный.

— Он что, начальник милиции или партийный вождь?

— Мафиози. Его весь город боится, а милиция честь отдает, — отчего-то понизил голос Шмер. — Поэтому во время застолий ешь, пей и молчи. Не то начнешь политическую белиберду нести, не в тему. Ты это любишь! Я тебя беру для компании, чтоб пожрал, а им скажу, что от тебя кое-что зависит.