Интернационалист - Михаил Александрович Каюрин

очень долго выбирался из песка. Пришлось использовать все предметы, которые имелись в кузове, чтобы выстелить твёрдую колею. Жара стояла невыносимая, я окончательно выбился из сил. Боль в ноге усилилась, голова раскалывалась на части, перед глазами плыли чёрные круги, а я с каким-то безумным неистовством снова и снова подставлял домкрат под ось, подкладывал под колесо очередной предмет, забирался в кабину и очень медленно опускал педаль сцепления. Наконец, после бесчисленных попыток сдвинуться с места, ГАЗ-66 медленно пополз из песка наверх. Я уже в полном беспамятстве перевёл рукоятку скоростей в нейтральное положение и уронил голову на баранку. Очнулся от того, что кто-то слабо теребил меня за ногу. Я встрепенулся и вышел из забытья. На моём колене лежала рука очнувшегося офицера. «Почему стоим?» — спросил он. «Хорошо, что вы пришли в себя, — проговорил я вместо ответа. — Не знаю, в каком направлении двигаться». «Держи курс на восток», — слабым голосом произнёс советник. — «Ни румба в сторону. Дойдёшь до канала — увидишь огни Суэца. И не вздумай сдать меня по пути в госпиталь к ракетчикам. Под трибунал пойдёшь за это».

Я с большим трудом загрузил тело Васи Панкова в КУНГ и сел за руль…

Иван наморщил лоб, в его карих глазах вспыхнула мимолётная искра и тут же угасла, они сделались задумчивыми.

Он на минуту умолк, а потом проговорил тихим и прерывистым голосом:

— Давай, земляк, перекурим, а то у меня что-то в горле запершило.

Мы поднялись и вышли из-под навеса, закурили. Над пустыней опустилась ночь. На удивительно чёрном небе проступили яркие звёзды, завораживая таинственностью безбрежных миров вселенной. Знакомый юноша-бедуин зажёг дополнительные свечи. Заиграла ритмическая арабская музыка и вновь наступила тишина — это была разовая проверка аппаратуры перед предстоящим шоу восточных танцев.

Долго молчать было как-то неловко, и я спросил:

— А что было дальше?

— Дальше-то? — нехотя отозвался Иван и внимательно посмотрел мне в глаза, словно хотел убедиться в моём не показушном интересе к его истории. — Мне удалось тогда выбраться из пустыни и спасти жизнь командиров. Раненых поместили в госпиталь, тело Васи Панкова отвезли в морг, а позднее отправили на Родину. Сам я сутки без сна и отдыха занимался восстановлением станции и успел-таки привести её в готовность к намеченному времени. В 00 часов вышел на связь с «Кортиком», попросил на трубку «Третьего». Тот выслушал меня, приказал опечатать станцию и сдать под охрану, а самому перейти в распоряжение военного советника до особого распоряжения.

Мне пришлось пробыть на побегушках больше двух недель, пока Матулас не сбежал из госпиталя и не приступил к службе самовольно. Вечером того же дня мы с ним уединились в станции. Мичман достал из сейфа спирт, плеснул в кружки, произнёс: «За тебя, Ваня. Если бы не ты — лежать бы нам с кап-три сейчас в песках под барханом. И никто бы нас не нашёл».

Мы выпили по «пять капель», мичман рассказал, что сопровождавший нас офицер — капитан третьего ранга, прибыл в Египет военным советником повторно.

Ещё мичман сообщил, что военный советник поклялся представить меня к ордену Красной Звезды, как только выйдет из госпиталя.

— И представил? — поинтересовался я. — Ты стал орденоносцем?

— Хрен там на постном масле! — произнёс Иван со злостью. — Мой поступок не потянул на подвиг.

— Как так? — удивился я.

— Дело тёмное получилось, — усмехнулся он. — Мичман попытался найти концы в этой истории, но у него ничего не получилось. Военный советник утверждал, что отправил рапорт по инстанции, а в штабе флота документа не оказалось.

— А повторно нельзя было оформить представление?

— Можно, конечно, но спасённый офицер не стал этого делать.

— Почему?

— Его в Москву перевели, в большие начальники выбился, — Иван скривился. — Западло стало заниматься вплотную вопросом простого матроса. У него оказались дела поважнее.

— Отказался оформлять повторно?

— Отказался, сославшись на то, что долг свой перед спасителем он исполнил, рапорт написал и отправил. Исправлять грехи канцелярских крыс не намерен. Раз затерялся первый рапорт, то и второй, по его словам, может постичь подобная участь. Пустую работу он делать не будет.

— А что мичман? Проглотил и не поморщился? — полюбопытствовал я. — Он ведь тоже тебе жизнью обязан?

— Матулас написал свой рапорт.

— Который тоже затерялся?

— Нет, он лёг на стол командования, как положено. Только не стали рассматривать его рапорт.

— Почему?

— Потому что попал он к чёрствым бюрократам.

Я вопросительно посмотрел на Ивана, не задавая вопроса.

— Отвечу я тебе словами Матуласа, — произнёс Иван. — Не дословно, конечно, но суть его слов осталась в памяти. Мичман сказал, что Политуправление — это большой муравейник бюрократов. Снуют по коридорам с бумагами в руках, создают видимость своей значимости. А на самом деле — недалёкие людишки с миражами коммунизма в башке, и напрочь оторванные от реалий жизни.

Иван ненадолго умолк, уставившись на бедуинов, готовящихся к представлению, потом продолжил:

— Короче, партиец принялся утверждать, что в штабе флота нет документального подтверждения нашего инцидента в Египте. Этому крючкотвору нужен документ, который подтверждал бы, что в том квадрате действительно имел место случай бомбометания израильского истребителя по нашей станции.

— Чушь какая, — заметил я с возмущением.

— Бред сивой кобылы, конечно же, — сказал Иван. — Откуда может взяться такой документ, если в пустыне мы были одни на сотню километров? Случай ведь был единичный.

В этот момент раздалась громкая музыка, началось шоу восточных танцев. Под арабские ритмы вышли бедуины-мужчины, начали исполнять тануру — знаменитый танец с юбками. Кружение танцоров было завораживающим.

— Гипнотизирующее зрелище, — проговорил я и посмотрел на Ивана, надеясь увидеть на его лице восторженность от зажигательного танца. Однако, лицо моего знакомого было непроницаемым. Иван был в мыслях далеко от происходящего вокруг него. Словно не слыша моего восхищения танцующими бедуинами, он продолжил:

— Я ведь про орден рассказал тебе не по тому, чтобы услышать от тебя сочувствие. Вовсе нет. У меня нет никакого сожаления о том, что награда миновала меня. Героем я себя и не чувствую, поскольку, по большому счёту, не совершил ничего геройского, чтобы претендовать на «Звезду». Бог с ней, с наградой. Я про бездушие человеческое хочу сказать, про чёрствость определённой категории людей.

— Такие люди существовали во все времена, — со вздохом проговорил я. — Но их — единицы.

— А вот здесь я с тобой не соглашусь, — возразил захмелевший Иван. — Выслушай окончание моей истории, и ты поймёшь, что бездушных людей вовсе не единицы.

И мой собеседник вновь вернулся к прошлым событиям.

— Полгода я провёл на берегу Суэцкого залива, — продолжил рассказ Иван. — Второго оператора станции у нас