Гром и Молния - Евгений Захарович Воробьев

— Добрался благополучно? — спросил Аринич таким тоном, будто я только что спрыгнул к нему в траншею или приполз по ходу сообщения на наблюдательный пункт полка.

— Все в порядке, Роман Андреевич.

— Какими судьбами? И надолго?

— До позднего вечера.

— И то дело!

На крыльце стало тесно, потому что следом за Ариничем из дома вышло еще несколько человек и все топтались на месте, поджидая его. Аринич торопливо начал нас знакомить:

— Товарищ Тышко — наше народное образование. Гарновец — директор кинотеатра. Фрося Станкевич — секретарь горсовета. Ну, вот и хорошо! Хлеб-соль за нами, а сейчас прошу в компанию. Пойдем, на кинотеатр поглядишь. Не театр, а сказка! Тысяча и одна ночь! Сегодня открытие. Как раз подоспел. Ну как комиссия? Все в сборе? Тогда пошли.

Аринич торопливо спрыгнул с крыльца, мы двинулись следом. Со стороны можно было подумать, что все только меня и ждали, что я тоже — член этой комиссии.

Заведующий гороно Тышко был в измятом сером костюме, в измятой вылинявшей кепке, из-под которой виднелись седые волосы, а в руке у него тяжелел бурый, истрепанный портфель. Можно было побиться об заклад, что портфель Тышко набит учебниками и ученическими тетрадями. Казалось, и руки у него выпачканы мелом. А если он сейчас заговорит, то начнет с фразы: «Ну-с, так на чем же мы с вами остановились?»

Гарновец был без шапки, в черном пиджаке с орденом Красного Знамени на отвороте. Горькие складки у рта и на лбу делали его старше своих лет, а седая прядь в густых темно-каштановых волосах неожиданно подчеркивала, что он молод.

Фрося Станкевич была в сапогах не по размеру, широкие кирзовые голенища на каждом шагу шлепали ее по обнаженным загорелым икрам. На ней был красный платок, повязанный низко, на самый лоб; так прежде ходили работницы-делегатки. Миловидность явно мешала казаться ей серьезной и сосредоточенной.

Мы с Ариничем шагали рядом, то и дело с улыбкой поглядывая друг на друга.

— Где мы в последний раз виделись? — вспоминал Аринич. — Правильно! На Немане. Это когда мы на понтонах переправлялись? Правильно! Мне еще тогда фуражку прострелили и козырек, черти, попортили.

Он снял зачем-то кепку и внимательно ее осмотрел, будто удивляясь тому, что на голове у него не та армейская фуражка. Ни слова о ранении, о демобилизации Аринич не сказал. Надоело рассказывать о своем несчастье? Боялся непрошеного сочувствия? Или полагал, что пустой рукав достаточно красноречив и можно обойтись без подробностей?

Мы завернули за угол, миновали киоск «Фотомомент», прошли мимо холодного сапожника. Он работал прилежно, не поднимая головы; его нетерпеливо ждала девушка, разутая на одну ногу.

Оживленная улица вела к базару. По случаю воскресенья на базаре было шумно и многолюдно, у возов толпился народ, причем семечки лузгали как бы наперегонки и покупатели и продавцы. Над площадью стоял запах свежего навоза, как всегда на провинциальном базаре.

Бросалось в глаза, что крестьяне и горожане носили одежду из немецкого сукна. Тут и там виднелись шинели, брюки, френчи, поддевки, кафтаны самого немыслимого покроя — и все они были характерного мышиного цвета. В партизанском крае, где громили немецкие склады, цейхгаузы, эшелоны, где немцам приходилось часто удирать налегке из казарм, из крестьянских хат, — почти в каждой семье можно было найти что-нибудь из немецкого обмундирования.

Пока мы шли через базар, Аринич то и дело приценялся к продуктам, а творог и мед даже попробовал, но, судя по всему, покупать ничего не собирался.

Аринич по-прежнему ничего не говорил о себе, а все рассказывал о городских своих заботах и хлопотах.

— А сегодня кинотеатр открываем. Под названием «Партизан». Его рук дело. — Аринич кивнул в сторону Гарновца. — На всю область разговор из-за этого кино. Больницу под крышу не определили. Школьники в три смены на партах сидят. А кинотеатр открываем! Ох, намылят мне за это голову! Скорее облысею, чем отмою. А кто будет виноват? Он будет виноват! — И Аринич опять кивнул на Гарнавца, шедшего впереди.

Гарновец то и дело забегал вперед, а затем нетерпеливо ждал, пока мы подойдем. Многие встречные здоровались с Ариничем и его спутниками. Но я заметил, что с Гарновцем, шедшим впереди, все раскланивались особенно почтительно.

— Теперь кланяются, — сказал Аринич, добродушно усмехнувшись. — А было время — отворачивались, на другую сторону переходили. — Аринич опять кивнул на Гарновца и сказал: — Он тут у нее долго в предателях ходил.

Недоумение мое росло, и это доставляло Ариничу явное удовольствие.

Мы миновали еще несколько полумертвых кварталов, и вдруг между каменных торосов возникло новенькое двухэтажное здание, выкрашенное в голубой цвет.

Маляр, неразлучный с костылем, докрашивал парадную дверь.

Он был в рваной тельняшке и в черных брюках. Одна штанина лежала широченным клешем на земле, другая была пришпилена выше колена.

С обеих сторон от парадной двери стояли щиты, рекламирующие фильм «Чапаев».

По фронтону здания тянулась вывеска. У живописца хватило вкуса перевить буквы лентой салатного цвета, с красной черточкой посредине, как на колодке партизанской медали.

— Постой-постой! — воскликнул Аринич, приглядевшись к вывеске. — Что-то напутал твой живописец Суриков. Театр-то окрестили «Партизан». И в газете так напечатано. Откуда же взялась «Партизанка»? Кинотеатр, он — мужского рода.

— Это я, Роман Андреевич, изменил, — признался Гарновец, сильно смутившись.

— Что ж, пожалуй, можно, — поспешно согласился Аринич и убежденно повторил: — Так будет лучше. «Партизанка»! Хорошо! Пусть женского рода. Очень хорошо! Есть же кинотеатры «Аврора», «Родина», «Пятилетка». Отлично!

В вестибюле, в фойе, в зрительном зале, в кинобудке — всюду пахло краской, клеем, непросохшей штукатуркой. Два подростка привинчивали в зале последний ряд кресел. Седобородый старик, в мундире немецкого офицера и в лаптях, выметал стружки. Уже светилась красными буквами табличка, напоминающая о запасном выходе. Ослепительно белела простыня экрана — без швов, без морщинок, без складок.

Сейчас «Чапаев» мирно спал, свернувшись клубком в цинковых коробках, но вечером он оживет на впечатлительном полотне. Чапаев вновь промчится во весь опор в атаку, и бурка будет биться за его плечами острыми крыльями. А потом весь зал, вместе с пулеметчицей Анкой, будет переживать волнующие подробности психической атаки…

Аринич подписал акт о сдаче кинотеатра в эксплуатацию, дал подписать другим членам комиссии, а потом неожиданно предложил:

— Подростки здесь с роялем никак не совладают. Надо его в фойе устроить на жительство. На второй этаж. Может, подсобим? Как вы, комиссия?

Тышко торопливо положил портфель на подоконник, а Фрося стала еще более серьезной и поправила косынку.

Тышко, старик в лаптях, два подростка, я