Павел Кодочигов - Так и было

9. В окружении

Задуманный и провозглашенный на века, но обескровленный за неполных четыре года войны, рейх доживал последние дни. Давно и полностью освобождены Венгрия и Румыния. Король Михай в румынском небе дрался с фашистскими асами и был удостоен ордена «Победа». Солдаты со звездочками на пилотках вели бои в Чехословакии и Австрии, с января сорок пятого один за другим брали немецкие города, готовились к штурму Берлина.

Война шла к концу, но от этого не становилась милосерднее. Сопротивление фашистов не ослабевало. Пополненный после очередного прорыва новенькими САУ-100, усиленный батальоном огнеметных танков, полк без промедления бросили в новый прорыв с приказом, не оглядываясь назад и на фланги, идти как можно дальше вперед.

Рванули вместе с пехотой, а она избаловалась. Без поддержки танков и САУ вперед не идет. Чуть где заминка, бежит к пушкарям и танкистам — помогите, не пускает! И приходится откликаться на первый зов, мчаться в указанное место, пугать вражеских солдат и грозным рыком бронированных машин, и их всесокрушающим огнем.

Помня о грозном приказе, командиры САУ назад не оглядывались и о том, как продвигаются соседи, не заботились. Были уверены, что не их одних в прорыв бросили, справа и слева тоже кто-то свою задачу выполняет и к морю спешит. И оснований для беспокойства первые дни не было: фронт, было слышно, двигался лавиной, боеприпасы и горючее поступали вовремя, в ремонт отправили всего две машины. Жить можно. Но скоро и сбои начались. Сначала маленькие, потом где-то стали задерживаться заправщики, машины с боекомплектами. Опоздают да еще и оправдываются: еле прорвались, еле прорвались. А чего им, тыловикам, прорываться, когда прорыв давным-давно сделан и обеспечен. Все началось вроде бы с пустячков, а кончилось тем, что полк со всеми своими вспомогательными службами, горючим, снарядами и патронами за кольцом остался, а вырвавшийся вперед и оторвавшийся от своих батальон только что назначенного комбатом старшего лейтенанта Разумовского в мешок попал с туго перетянутой горловиной.

Знать бы об этом пораньше, так поберегли бы и горючее и снаряды, но не знали и оказались без запаса. Пришлось рассредоточиться и встать в оборону, стрелять лишь наверняка. Пехоте более или менее спокойный отход обеспечили и оказались в ее боевых порядках.

Слили горючее в три машины, чтобы они могли маневрировать, в разных местах показываться и создать впечатление множества. Остальные в тыл оттянули. Через день горючее в одной осталось и снаряды кончились. Основным оружием стали пулеметы. Фашисты пронюхали о бедственном положении самоходчиков, стали засылать штурмовые группы для захвата машин. Пришлось браться за гранаты и автоматы, круглосуточно держать боевое охранение и вместе с пехотой занимать круговую оборону. Довоевались!

Из полка по рации передали приказ: уничтожить технику и выходить из окружения. Это в апреле-то сорок пятого! Чуточку пораньше бы хватились, так с техникой могли выйти и сколько фашистов по пути побить, а теперь новенькие, врагом не сожженные машины самим подрывать? Ну ж, дудки! Не может быть такого приказа! Провокация! Но приказ был подтвержден.

Комбат Разумовский час, а может, всего несколько минут сидел, ни на кого не глядя, потом вскочил, будто его укусили, и закричал:

— Что на меня уставились? Что? Надо дело делать! Не фрицам же все это отдавать! — обвел воспаленными глазами обреченное на гибель бронированное хозяйство и продолжал, будто кто спорил с ним: — Фрицы снаряды и горючее быстро найдут. Понятно это вам? Витька! — воззрился на механика Литвинцева. — Какого черта ты землю сапогами роешь? Не нравится, что я говорю? А мне, думаешь, нравится? Нравится, да?

— Мабудь, подождем трошки? — поднял на комбата глаза Литвинцев.

— Молчать! Умник какой нашелся! Не подумал, что фрицы на машинах со звездочками так по нашим тылам пройтись могут, что нас за это повесить будет мало? Ну что молчите? Что? Есть хоть у кого-нибудь закурить? — глотая слюну, чуть не слезно вымолвил некурящий Разумовский и отрезал, не дождавшись желанного ответа: — Приступайте! Немедленно!

Век бы не слышать такого приказа! Но надо выполнять — правильный он. Сняли пулеметы, замки пушек, облили САУ остатками горючего, заложили захваченную у фрицев три дня назад взрывчатку под трансмиссии и внутрь машин, и прогрохотали над округой один за другим страшные взрывы.

Разумовский проверил, хорошо ли сделана работа. Хорошо. Не орудия, а железный лом достанется врагу, и его он вряд ли успеет вывезти.

Отходили болотами, проселочными дорогами. Попадались на пути хутора, но в них ни человека, ни корочки хлеба. Когда-то Гришке самым тяжким в его жизни казался путь от Валышево до Дедовой Луки, потом — переход с партизанами линии фронта, затяжные марши на Псковщине, когда и с ног валились, и засыпали на ходу. Теперь бы так...

Уходили от погони день и ночь. Без привалов. Клюкву-веснянку и то пособирать некогда. Что по пути схватишь, то и твое. Впереди мертвая тишина — никто не спешит на помощь окруженным, — позади почти непрерывные пулеметные и автоматные очереди. И не оторвешься от них — сил нет, и немцы спешат поскорее расправиться с попавшими в окружение.

В полдень, яркий, солнечный, даже жаркий, не заглядывая в дома, прошли хутор, поле за ним и на опушке попадали головами на запад в ожидании появления фашистских автоматчиков. Они не задержались. Обстреляв хутор из пулемета, человек пять побежали к нему посмотреть, не там ли русские. Остальные стали простреливать опушку. Самоходчики не отвечали — пусть подойдут ближе, что напрасно тратить последние патроны. И бой будет последним. Этих как-нибудь отгонят, уйти от них сумеют, а чем дальше биться?

Наверх вы, товарищи, все по местам —

Последний парад насту-па-ет...

Зацепились эти строчки в мозгу, и не может от них избавиться Гришка.

С первого дня выхода из окружения он стрелял только короткими, на три-четыре патрона, очередями. На опушке передвинул рычажок автомата на стрельбу одиночными. Нажал — выстрел. Нажал — выстрел. После каждого нажатия на спусковой крючок израсходуешь всего один патрон. А сколько осталось? Вынул диск, прибросил в руке — патронов тридцать. Вот столько фашистов уложить, и ладно было бы. Для этого их надо подпустить совсем близко, чтобы стрелять без промаха.

Выстрел — фашист, выстрел — фашист. Раз надо, он подпустит. Есть у него еще эфка, в правом кармане хранится автоматный патрон. Когда опустеет диск, можно вставить этот патрон в ствол и сделать последний выстрел.

Последний парад... Обидно, что наступает он в такое время. Столько маялся, всю войну пережил и напоследок... Лучше бы уж раньше. Гришка еще раз ощупал последний патрон, под правую руку положил гранату с отогнутыми усиками чеки, чтобы не возиться с ней, в случае чего зубами вырвать, и тут, совсем так, как в кино бывает, на востоке, показалось, совсем недалеко, как-то сразу и оглушительно загремело.

— Наши? На-ши-и! — сначала спросил, потом подтвердил свое предположение Разумовский, услышав разрывы снарядов САУ-100.

Переглянулись. Пожали плечами — разве такое бывает в жизни? Поднялись. Пошли. Побежали. Но сил хватило ненадолго. И не так близко, как думали, завязался бой. Перешли на шаг. Жадно прислушивались к разрывам снарядов и пулеметным очередям.

Бой накалялся, расползался в стороны, а позади тихо. Автоматчики не преследовали и не стреляли. Не назад ли уже повернули?

Пересохшими от волнения ртами глотали оставшийся в лесу уже почерневший снег. Когда над головами запели свои пули, залегли, но не утерпели, поднялись, побежали. Увидели самоходку. Открылся люк, из него высунулся лейтенант Тымчик:

— Э-эй, ж-жи-вы? К-кухня ждет в-вас, р-ре-бята, а м-мы им с-сей-час д-да-дим п-п-прикурить! — захлопнул люк, и САУ-100, обдав всех родным дымком, вышвырнув из-под гусениц ошметки грязи, рванула вперед.

Дома узнали: раненые командир полка майор Витко и начальник штаба безрукий майор Кордубан, остервенясь, собрали в кучу остатки пехоты, саперов, артиллеристов, поваров, сапожников, писарей, связистов и бросили в прорыв. Вперед пустили батальон огнеметных танков. Он и обеспечил успех. И спасение самоходчикам.

Последние силы Гришка потратил на то, чтобы стянуть сапоги, размотать портянки, и, довольный, откинулся к стене дома. Так блаженствовал минут пять, потом посмотрел на ноги и присвистнул — бело-розовые, размягченные, все в полосах и складках, какие-то водянистые, они что-то напоминали, что — вспомнить не мог. Посмотрел на ноги товарищей — и у них такие же. Вспомнил — примерно так выглядели руки матери, когда она заканчивала стирку. «Исстирала я руки, — говорила мать. — Одна кожа да косточки остались». Такими были у самоходчиков ноги — несколько суток брели они по сырой земле, а чаще по воде, переобуваться было некогда.