В огне повенчанные - Иван Георгиевич Лазутин

мне не подавать! Это раз. – Веригин встал, разорвал на мелкие клочки смятый лист и бросил в ведро. – И отныне приказываю… – Веригин обвел взглядом всех сидевших за столом, – не забывать, что партия вверила нам судьбы лучших людей Москвы. Цвет рабочего класса и интеллигенции, которые Родину пошли защищать добровольно. А поэтому обо всех случаях грубого нарушения воинской дисциплины и о мерах наказания – докладывать лично мне! – Веригин прошелся вдоль длинного стола и, вернувшись на свое место, закончил: – А вас, полковник Реутов, предупреждаю: если я еще раз получу от вас подобный ложный рапорт, то свое решение по нему я буду выносить вместе с командованием армии и фронта. Так нельзя! Мы чуть не загубили четырех бойцов. – Веригин нажал кнопку звонка – и в отсек вошел адъютант.

– Слушаю вас, товарищ генерал.

– Срочно на гауптвахту!.. Передайте начальнику мой приказ: немедленно освободить из-под ареста четырех ополченцев второго батальона из полка Северцева!

– Приказ будет письменный или передать устно?

– Начальнику гауптвахты я позвоню сам. Захватите с собой ополченца Богрова, он ждет в дежурном отсеке. Впрочем, – Веригин сдвинул брови и о чем-то задумался, – позовите его сюда.

Адъютант вышел и тут же вернулся с Богровым.

– Сержант, – сказал генерал Богрову, – вашу просьбу взять на поруки четырех провинившихся ополченцев командование дивизии удовлетворяет. Как парторгу роты рекомендую вам сегодня же вечером провести открытое партийно-комсомольское собрание в роте и строго осудить дисциплинарный проступок четырех бойцов.

– Проработайте хорошенько Еськина, – вставил Синявин.

– Ваше приказание будет выполнено, товарищ генерал!.. – отчеканил Богров и вскинул широкую ладонь к пилотке.

– Вопросы есть? – спросил Веригин.

– Есть небольшая просьба к полковнику Реутову, товарищ генерал. Можно?

– Давайте.

Богров четко повернулся к Реутову:

– Товарищ полковник, перед тем как мне идти сюда, ребята просили передать одну небольшую просьбу.

– Слушаю вас, – сказал Реутов и озабоченно сдвинул белесые брови.

– Чтобы из того ведра малосольных огурцов и сала, которое вы отобрали у арестованных ополченцев, а также двух бутылок водки, которые вы приказали отправить в медсанбат для поднятия аппетита раненым и больным, хоть бы по огурчику и по кусочку сальца досталось раненым из нашей роты. Их трое: Красносельцев, Бутусов и Ревякин. Для поправки. Все трое ранены при бомбежке.

Упоминание о малосольных огурцах и сале, которые вчера вечером прислал генералу начальник штаба, и то, как покрылось красными пятнами лицо Реутова, словно обожгло Веригина.

Реутов молчал, будто просьба, высказанная Богровым, относилась не к нему. И это молчание еще больше подтвердило догадку генерала.

– Хорошо, сержант. Просьбу вашу полковник учтет. Ступайте.

Когда адъютант и Богров вышли из генеральского отсека КП, Веригину было не по себе. Он не находил слов, чтобы высказать свое возмущение поступком Реутова.

– Так вот какими огурчиками и каким салом вы угостили меня вчера, полковник?! Не ожидал, что вы сможете опуститься до такого. Вы свободны.

Глава XIV

Богров-старший точил лопату, когда в пулеметную ячейку вошел небольшого роста боец, которого он видел впервые, и передал, что сержанта срочно вызывают в особый отдел дивизии, к лейтенанту Сальникову.

Поставив в известность командира взвода о том, что его срочно вызывают в штаб дивизии, Богров-старший приказал Егору и Кедрину привести в порядок шанцевый инструмент и к его приходу как следует наточить лопаты.

Всю дорогу в штаб Николай Егорович терялся в догадках: «Неужели генерал хочет распутать историю с огурцами и салом до конца? А что, если кто-нибудь из командования выше отменил помилование генерала? Этот Реутов настырный. Он еще в Москве пообещал: за мелкую провинность будет снимать десятую стружку…»

Все передумал Богров-старший, пока добрался до штаба. Однако все предположения сходились на четверке провинившихся ополченцев и полковнике Реутове.

При подходе к расположению штаба Богрова окликнул часовой:

– Стой, кто идет?

– «Винтовка». Ответный? – Крикнул Богров.

– «Волга». Проходи, – донеслось из-за кустов.

Часовой был замаскирован очень искусно. Он отлично просматривал местность, лежащую перед опушкой леса, но сам не был заметен с расстояния и десяти шагов.

– Закурить не найдется, отец?

Только теперь Богров увидел лицо бойца, стоявшего у тропинки в кустах орешника. В разрез пилотки и за пояс часовой понатыкал разлапистых зеленых веток, сквозь которые лицо его и гимнастерка обозначались светлыми пятнами.

Богров подошел к постовому и насыпал ему в ладонь добрую щепотку махорки.

– Неужели и у вас в штабе кризис с куревом? – спросил Богров и протянул бойцу сложенную для курева газету.

– Новую моду завели – обыскивать перед заступлением на пост, – пробурчал часовой. Озираясь по сторонам, он поспешно скрутил толстую самокрутку и, согнувшись над горящей в ладонях спичкой, прикурил. Затягивался глубоко, жадно. – Как бы этот шайтан не налетел. – Боец струйкой пустил дым понизу.

– Кто?

– Да начальник штаба.

– Что – строг?

– Зверь! На днях ни за понюх табаку чуть не упек под трибунал четверых ребят.

– За что же?

– Да ни за что. По приказанию комбата починили колхозникам колодец, ну им, стало быть, за труды поднесли в деревне. А тут, как на беду, напоролись на Реутова.

– Так не отдал же все-таки под трибунал, пожалел? – допытывался Богров, заключив из разговора с постовым, что ЧП у ополченцев их роты стало достоянием всей дивизии.

– Пожалел волк кобылу… – ухмыльнулся постовой и пустил под куст орешника струйку дыма. – Спасибо, вмешался в это дело ополченец из ихней роты. Дошел аж до самого генерала, грозил в Москву написать жалобу на Реутова. По партийной линии.

– Ну и как же, добился своего?

– Добился! Говорят, мужик с головой, и в Москве дружки его на больших постах сидят.

– А этот-то… Начальник штаба – что, больно строг?

– Ой, лют! Но генерал его осадил. Три дня ходит как шелковый. – Заметив что-то вдали, там, где располагался на полянке штаб дивизии, постовой сразу изменился в лице. – Ладно, батя, давай топай по своим делам. Байки потом… Говорят, немцы сегодня ночью под Епифановкой выбросили воздушный десант.

Постовой показал Богрову, как пройти к штабу, аккуратно притушил самокрутку и положил бычок за отворот выгоревшей пилотки.

В особый отдел к лейтенанту Сальникову Богрова провел дежурный по штабу. В маленьком отсеке-каморке в углу стоял несгораемый шкаф, в дверке которого торчал большой ключ. На бочке из-под бензина, служившей столом, лежали две широкие доски, сбитые наискосок гвоздями. Тусклая электрическая лампочка, свисающая с бетонного потолка, слабо освещала крохотный отсек.

Лейтенант Сальников сидел за «столом» и что-то сосредоточенно писал. Богров подумал: «Ишь ты – живут же люди! С электричеством. У генерала и то керосиновая лампа».

Наконец лейтенант поднял глаза на вошедшего. Богров доложил:

– Товарищ лейтенант, сержант Богров