Утешение - Гаврилов Николай Петрович

Ольга до прихода сюда ничего не знала о чеченцах, кроме того, что с ними лучше не связываться. А сейчас пыталась понять их внутренний мир. У мужчин имелось слово из двух букв — «Ях». Это особое состояние, включающее в себя и подвиг, и стойкость, и дерзость, и честь, и еще что-то, понятное любому шестилетнему ребенку в самом отдаленном ауле. Готовность перетерпеть все, но не отступить.　

Путь к «Ях» — это улыбка в бою, это начищенные до блеска ботинки, когда кругом грязь, это почтительное уважение к старшим, это месть за родную кровь, неподдельное гостеприимство, это память о своих предках до двенадцатого колена и знания, что тебя тоже будут помнить после двенадцати родов, это простота в еде и быту.　

Отцы здесь никогда не должны были наказывать силой своих сыновей, чтобы не превратить их в трусов, не помешать им найти путь к «Ях». Ничего этого раньше Ольга не знала. А теперь понимала, что война будет долгой. И что война здесь, как камень о камень, и она между этими камнями вместе с другими мирными жителями.　

Алеши в Бамуте не было. И никогда не было.　

Двое пленных Тагиева, приведенных сюда из Ачхой-Мартана, содержались на окраине села в небольшом сарае, сложенном из камня. В первый день своего пребывания в Бамуте Ольга пришла к ним, узнать об Алексее и списке из семнадцати человек. Но ребята лишь пожимали плечами. У Тагиева их изначально было только двое. Ни о каких других пленных они не слышали. Сам Тагиев давно ушел в Ингушетию. Откуда взялся список из семнадцати фамилий, они не знали.　

Одного из парней звали Сергеем, другого Мишей. Родом из Ростова и Владимирской области. Заросшие, постоянно мерзнущие, не снимающие пыльные бушлаты даже в жаркий день. Зимой они были грязны до черноты, сейчас, с наступлением тепла, умывались, но все равно их лица и руки оставались землистого оттенка. Кожа на лице Сергея загнила, темнела пятнами коросты. Они не пытались бежать, поэтому их держали не в яме, а в обычном сарае с дверью без замка.　

К Тагиеву солдаты попали в январские бои в Грозном. В отличие от Сергея, который попал в плен даже не поняв, что произошло, Миша участвовал в бою, стрелял, был контужен, прятался, полз по снегу, но затем оказалось, что город полностью принадлежит боевикам и ползти дальше некуда.　

— Когда меня нашли, первым делом осмотрели ствол автомата. «Ага, — говорят, — нагар. В наших стрелял». Потом бить начали, — рассказывал он. Из 131-й бригады в Ачхой-Мартане они никого не встречали.　

После разговора с мальчишками Ольга несколько дней ходила как оглушенная. Она ничего не понимала. Можно было предположить, что Тагиев блефовал, завысив для значимости цифру на обмен. Можно было предположить, что он договорился с каким-нибудь другим командиром взять у него остальных пленных. Или посредник просто использовал имя незначительного полевого командира, а за обменом стоял кто-то другой, более серьезный? С ума можно сойти от таких мыслей…　

Но все равно, при любых версиях, оставался вопрос, откуда они знали данные Алексея?　

Имя Тагиева назвал посредник. Ольга хорошо запомнила сидящего в караульной комнате мужчину в потертой кожаной куртке. Не такой он, похоже, случайный человек, каким хотел представить себя на базе в Ханкале. Ольга знала о нем лишь то, что он назвался водителем молокозавода. В контрразведке наверняка должны сохраниться его данные. И четверых пленных, которых он привел в штаб, хорошо бы расспросить. Только для этого надо вернуться в Грозный.　

Одна из загадок войны, которых у нее множество… В поисках своих сыновей в Чечню приезжали десятки матерей, еще многие сотни оставались ждать дома, прося помощи в поисках у журналистов, знакомых, знакомых их знакомых, Комитета солдатских матерей.　

И всегда одно и то же.　

Кто-то их где-то видел, слышал о них, замечал мельком в разных местах… Описывали приметы, узнавали по фотографиям. Иногда действительно происходила просто мистика, человека описывали до мелочей, но там, где указывали, его никогда не было. Но чаще желаемое выдавали за действительное, и возникающие надежды не давали матерям смириться со своим горем — они продолжали искать и год, и два, и три, следуя за призраками.　

Алеша больше не снился. Снилась Настя, их квартира, какие-то обрывки прошлой жизни. Война приснилась только один раз, после штурма: она видела себя в черно-белом сне возле каких-то пятиэтажек, в душе по нарастающей поднималось волнение. Она знала, что вот-вот, сейчас произойдет что-то ужасное. А потом на небе показались летящие в ее сторону снаряды, их было много, сотни черных точек, они приближались, и когда она, присев на колени на асфальте, сжалась и с силой зажмурила глаза, снаряды вдруг превратились в черных птиц и закружили над ней.　

Это снился накопленный, постоянно живущий внутри страх, он мог являться в самых разных образах и картинках. И еще постоянное ожидание чего-то непоправимого. Это ожидание всегда было с ней, боролось в душе с маленькой верой в чудо.　

Она жила в Бамуте чужой для всех, безропотно работая у Зелимхана по хозяйству. Единственным местом, где ей было хорошо и спокойно, оставался сарай, где жили двое пленных мальчишек. Она приходила к ним каждый день.　

Вначале они стеснялись ее — незнакомую взрослую женщину. Но Ольга повела себя правильно: не охала, не сентиментальничала, и вскоре мальчишки раскрылись перед ней такими, какими были на самом деле, каким бывает человек только в самом раннем детстве, когда еще не начинает играть роли, нужные окружающим.　

Она приходила к ним ранним утром, приносила лепешки, черемшу. По дороге в сарай рвала молодой подорожник, успевший взойти по обочинам, переминала его, прикладывала на тряпочке к загноившимся щекам Сергея, заставляя его оставлять повязку на ночь.　

Ей было хорошо с мальчишками. Она могла часами смотреть на них: как они молчат, как улыбаются, хмурятся или даже переругиваются между собой. Она знала о них все: как они попали в плен, кто их родители, что они любили и во что верили в прошлой жизни. У Сергея с коростой на лице в Ростове осталась девушка, он мог говорить о ней часами. Их разлучили на самом пике влюбленности, когда еще не пришел период ревности, обид и сложных разговоров, они оставались идеалами друг для друга. Любой разговор с ним заканчивался его Леной. Родительская любовь воспринималась им как данность, отношения с Леной были важнее, солнце всходило и заходило для него только с ней. А вот для Миши — невысокого сероглазого паренька из Гусь-Хрустального — главной была мама. Он не говорил о ней много — только «мама самая лучшая», и все. Больше всего на свете всем ребятам мечталось подать весточку домой, что они живы, и для Ольги это тоже оставалось мечтой — она не предупредила своих, что поехала сюда, и дома, конечно, от беспокойства теперь сходили с ума.　

— Я к вам в Ачхой-Мартан еще в январе должна была приехать, — как-то призналась она. — Вернее, к сыну.　

Сказала и чуть не заплакала. Мгновенно представилось, что Алеша мог быть сейчас здесь, в этом полутемном сарае вместе с мальчишками. Сидел бы сейчас с ними на соломе, худой, улыбающийся, в черном танкистском комбинезоне, и она бы была самой счастливой матерью на свете. Наверное, ее лицо изменилось, потому что сидящий рядом Миша тут же тронул женщину за плечо и негромко произнес:　

— Теть Оль. Да найдется ваш сын! — и добавил: — Мы же нашлись.　

Спустя три недели в осажденном Бамуте Ольгу вызвали к коменданту. Пришли трое, обвешанные оружием, заросшие бородами, пахнущие дымом костров и прелой листвой — в горах ее весной много. Сказали: «Поговорить». Зелимхан помрачнел. Пока шли, один из них весело говорил Ольге:　

— Мы здесь много русских убили. Теперь плачешь по ним, да?　

Настроение у боевиков было приподнятым, они весело улыбались, но посматривали на небо — не летят ли самолеты? Небо было чистым, летным, пахло весной, свежей зеленью.