Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

– Ты уже три недели дома не ночуешь, – напомнила Надежда.

– Зато ты ночуешь в моем госпитале, – продолжал улыбаться Владимир Григорьевич. – Уже десятый раз за эти три недели. Ну, я побежал, продолжу осмотр. Пока вроде все нормально, но Валя говорит, что один из ребят температурит, надо посмотреть, с чего вдруг.

Они разошлись, и Надежда добралась до сестринской. Пользуясь передышкой, сестры отдыхали в компании Николая и Джулии. Итальянка выглядела на диво хорошо, как для гражданского человека, впервые оказавшегося в военном госпитале в разгар «огненной страды»: она чирикала на своем певучем языке с сестричками, Николай даже не успевал переводить.

– Коля, я свою сумку у вас в машине не оставляла? – спросила Надежда у Николая.

– Нет, – ответил тот. – Вы ее в сортировку отнесли, на вешалке там висит.

– Спасибо, – улыбнулась Надежда и, не задерживаясь, прошла в сортировочную. Там она встретила Екатерину, спешившую на выход:

– А я тебя искала, – сообщила Катя. – Я спросила у Лилии Николаевны, она сказала, что моя помощь не нужна. Побегу к своим, меня Гришка подбросить обещал.

– Подожди, может, вместе поедем, – вообще-то сначала Надежда хотела остаться, но потом вспомнила, что из Донецка должен вернуться Вовка, а значит, надо возвращаться домой. – Я только к Володе заскочу, попрощаюсь.

Взяв с вешалки сумку, Надежда на ходу проверила мобильный. Связь была и, к удивлению Надежды, у нее числилось четыре пропущенных звонка от Галины Львовны. Тревога моментально накатила – вдруг что-то с Вовкой? Донецк нацисты продолжали обстреливать с завидной регулярностью, хотя вокруг Авдеевки. Откуда они вели огонь, всё теснее сжималось кольцо, и подвоз боеприпасов вот-вот должен был прекратиться. Но пока еще не прекратился.

Надежда тут же перезвонила Галине Львовне:

– Доброе утро! – сказала она. – Вы мне звонили…

– Да, Надежда Витальевна, – ответила Галина Львовна. – Хотела сообщить, что ночь прошла спокойно и я отправила ребят в Забойное рейсовым автобусом. Сама осталась в Донецке, есть возможность договориться, чтобы у нас школу перекрыли до осени. Сами знаете, какая у нас крыша… но от Забойного ребят наш ПАЗик подбросит, я созвонилась с Кирилл Дмитриевичем.

У Надежды на сердце стало тревожно. Конечно, Вовка был уже взрослым, самостоятельным, но… надо будет ему новый мобильник купить, у него вообще-то был, но старый, а с ненадежной местной сетью это было почти ничто.

– Хорошо, – рассеянно сказала она.

– Я просила ребят перезвонить, когда доберутся, – извиняющимся тоном сказала Галина Львовна. – Простите, что так получилось, но, раз возникла оказия, надо ковать железо, пока горячо. Этих деятелей лишний раз за полу не подёргаешь – так и останемся без крыши.

– Ну, вы несправедливы, – сказала Надежда, – наше республиканское руководство делами людей занимается все-таки и школами тоже.

– Ну да, ну да, – согласилась Галина Львовна. – Но у них и без наших крыш дел по горло. Пол-Донбасса в руинах, а что делается в освобождённых городах – вообще пером не описать! Но тут приехали люди с Большой земли, прямо из Москвы, собирают заявки на ремонт объектов образовательной сферы. Вот я и жду в очереди. А ребята и сами домой доберутся. Не маленькие.

* * *

Владимира Григорьевича Надежда застала в ординаторской. Он стоял возле стола с письмами и читал одно из них. Надежда мысленно всплеснула руками: а про письма-то она и забыла!

– Трогательно, – заметил Владимир Григорьевич, – и правильно, что ты этим делом занялась. Лучше, чем солдатские письма, о войне никто никогда не расскажет. Вот послушай:

«Здравствуй, мамочка! Спешу тебе сообщить, что со мной всё хорошо. Я знаю, как ты беспокоишься про меня, и сразу хотел бы тебя успокоить – мне ничего не угрожает. Меня определили в патрульную группу быстрого реагирования Народной милиции ДНР. Мы просто патрулируем дороги – и всё, даже на передке не бываем…»

– Врет же! – воскликнула Надежда. – Если он в группе быстрого реагирования, значит, ловит диверсионно-разведывательные группы. Работают они, конечно, в нашем тылу, но огневых контактов у них – хоть отбавляй!

– Конечно, врет, – подтвердил Владимир Григорьевич. – Ты пойми, он пытается маму успокоить. Не будет же он писать: «Не волнуйся, мама, я тут каждый день рискую жизнью, но это пустяки», правильно?

– Ну… – Надежда была сбита с толку, – да, наверно. Но… а если с ним что-то случится?

«Пойми, мама, – продолжил читать ее муж, – я не буду лезть на рожон, не буду подставляться под пули. Я обязательно вернусь к тебе живой. Но я не могу стоять в стороне, когда эти атакуют наш родной Донбасс. По долгу службы я общаюсь с беженцами, и они рассказывают такое…

Понимаешь, мама, эти нас за людей не считают. На оккупированных (а как по-другому сказать?) ими территориях они людей держат как скот – выгоняют из квартир, загоняют в подвалы, не дают даже воды набрать! Мы тут были на одной станции, там в подвале была женщина твоих лет. Она уже не вставала – она не ела тридцать пять дней, больше недели пила по нескольку глотков в день. Когда я вижу их, то невольно представляю на их месте тебя.

Я не хочу, чтобы ты была на их месте! Я не хочу, чтобы ты сидела в подвале нашего родного дома, умирая без еды и воды!

Ты пишешь: „Почему это не могут делать другие? Ведь ты – мой единственный сын, и без тебя я останусь совсем одна“. Могут, конечно, но ведь и у других сыновей есть матери. У всех есть кто-то, кто его любит. Если все будут думать так же – кто защитит нас от нацистов?

Если бы мы не встали с оружием в руках – они бы пришли к нам в дом. Я знаю и такие истории. Парней моего возраста, не ушедших в ополчение, на оккупированной территории забирают в ВСУ и тербаты насильно. А отказников – расстреливают бешеные твари из „Азова“, „Айдара“ и прочих нацистских батальонов. Мама, просто пойми – если бы я не ушел воевать, было бы только хуже.

Я рад, что тётя Рая и дядя Миша тебе помогают. Я просил их об этом, но, кажется, они помогли бы и без моих просьб. Меня очень порадовало то, что к тебе забегала Света. Я напишу ей, когда закончу письмо к тебе.

Мама, у нас со Светой… не знаю, как сказать. Мы давно дружим, и недавно я понял, что она для меня больше, чем друг. Когда я ей об этом сказал, мы… она сказала, чтобы я не говорил