Утешение - Гаврилов Николай Петрович

Уже засыпая, Ольга вспомнила, как они с Настей встречали Новый год, как с экрана телевизора звонили куранты и немного гнусавый президентский голос обращался к стране: «Дорогие россияне…» Если бы ей, самой обычной женщине, в те дни повстречалась какая-нибудь черноглазая гадалка, умеющая читать линии судьбы, и предсказала, что тридцать первого марта она, с багровым шрамом на голове, будет лежать на солдатской кровати в разрушенном городе Грозном, в комнате, полной незнакомых людей, она бы только улыбнулась такой причудливой фантазии.　

Выздоравливающему человеку надо спать. Разгорался весенний солнечный день, но все спалось и не хотелось просыпаться. А потом в сон, как вспышка, ворвалась мысль: «Сегодня к Алеше», — и она резко села на кровати.　

Сколько в больнице она ждала этого дня… В туалете Ольга умылась холодной водой, посмотрела на себя в зеркальце. Перевязала покрасивее косынку. Левая рука слушалась плохо, но сейчас это было неважно. А когда вернулась из туалета, к ней подошла девушка из соседней комнаты. Ей было, наверное, лет двадцать. Темные волосы, невысокая, с родинкой на щеке.　

— Простите, — сказала она тихо. — Я слышала, вы уезжаете в Ачхой-Мартан. Возьмите меня с собой. А то одной страшно. Я мужа ищу. Он офицер из 81-го полка. Мы только перед Чечней расписались. Он в плену, но где — не знаю. Возьмите меня с собой, у меня есть ксерокопии его фотографий — раздам людям, может, кто видел?　

Ольга в первый раз встречала здесь жену. Обычно приезжали родители, в основном матери: те, которые выносили, родили, учили ходить, произносить первые слова, разбирать цвета, держать ложку, завязывать шнурки на обуви и познавать, что хорошо, а что плохо на этом свете. Но жена — здесь? Наверное, она действительно любила своего мужа той самой любовью, о которой писал апостол Павел, которая сродни самоотречению.　

— Он только что училище закончил. Лейтенант. Мы детей хотели. А он такой, самый лучший… — покраснев, сказала девушка.　

Взять с собой этого ребенка в неизвестность означало принять на себя полную ответственность. Но Ольга не смогла отказать. Пока собирались, выслушала ее короткий рассказ.　

Девушку звали Людмилой. Росла в неблагополучной семье: мама пила, дома постоянно скандалы, драки. Папы нет. Жила тихой мышкой, закончила школу, работала продавщицей в магазине на окраине Самары. А тут он, молодой лейтенант, со своей веселостью, любовью и заботой, вошедший в ее жизнь, как солнце. Потом командировка в Чечню. Мог бы отказаться — многие отказывались, а он поехал. Сам захотел. И всё… Обычная история — ни писем, ни звонков. В штабе 81-го полка сказали, что вроде видели его пленным на площади Минутка. И что она теперь может сделать? Да ничего, особенно увидев войну и ее масштабы. Но нельзя бросать человека в беде, тем более любимого человека.　

— Вы верующая? — взглянув на нее, спросила Ольга, застегивая замок на сумке.　

— Да. Надеюсь, что да, — ответила девушка. Помолчала и спросила, похоже, саму себя: — А как без веры-то?　

При прощании Валентина Николаевна вытирала слезы и шмыгала носом. Девушка волновалась, но выглядела решительной.　

Вместе с какими-то связистами Ольга с Людмилой доехали до Черноречья, до маленького рынка при повороте на дамбу. Там же, на рынке, можно было найти такси.　

Водитель на стареньком «Москвиче» за поездку в сорок километров запросил двести долларов, ровно столько, сколько стоил его «Москвич», и Ольга подумала, что он не уступит. Таксистов разбаловали иностранные корреспонденты из «Си-эн-эн» и «Аль-Джазиры», приезжающие сюда на пару часов из Назрани. Но какими-то правильными словами и уважительным тоном она сумела сбить цену до ста долларов, причем с условием, что таксист на всякий случай ждет их в Ачхой-Мартане четыре часа и до наступления комендантского часа привозит обратно.

Когда ехали по какой-то улице, наблюдали зрелище…　

По тротуару, засыпанному кусками битого бетона, возле полностью выгоревшей пятиэтажки шла молоденькая девушка. Все вокруг ходили грязными и незаметными, а она шла с вымытыми волосами, чистая, юная, в макияже, при полном параде, без платка, по-весеннему расстегнув короткую куртку. Это было совершенно невероятно для военной Чечни. Она словно попала сюда из другого измерения. Наверное, накипятила в подвале воды, взяла мамину косметику, накрасила губы и сейчас спешила на свидание с каким-нибудь офицером, ступая среди скелетов домов, как символ весны. Таксист немного одурел и просигналил ей вслед. Но девушка даже не обернулась — ей было плевать на него, на всю эту войну.　

Это зрелище показалось настолько контрастным с окружающим миром, что таксист что-то бурчал себе под нос до самого выезда из города.　

В январе выезд из Грозного был свободным, а сейчас их машину остановили на блокпосте. Пригревало солнышко, военные у шлагбаума поснимали бушлаты, но оставались в бронежилетах и касках.　

— Куда едем? — открыв переднюю дверцу, спросил один из подошедших, снимая с плеча автомат.　

— В Назрань, — соврал таксист. Он понимал, что названный им конечный пункт подозрений не вызывает. Все едут в Назрань, а вот остановка на неподконтрольной территории может вызвать кучу вопросов, и еще неизвестно, чем все закончится.　

— Документы! Пассажиры тоже.　

Ольга и Людмила протянули свои паспорта. В салон заглянул еще кто-то. Открыли задние дверцы. Позиции на блокпосте были оборудованы основательно — пулеметные гнезда, мешки с песком, в стороне от дороги блиндаж в три наката.　

— Одна из Сибири, вторая с Поволжья… — усмехнулся старший, листая паспорта женщин. И что здесь делаем? Водитель, открыть багажник! А вас, дамочки, приглашаю на личный досмотр.　

— В этом есть необходимость? — как можно мягче спросила Ольга. Ей была неприятна эта задержка.　

— А что, думаете, если женщины, так езжай без досмотра? — встрял еще один, подошедший к машине, — круглолицый и веселый прапорщик. — В феврале вот одну такую остановили. Одета под беженку, а руки порохом пахнут и синяк на плече. Снайперша. Каталась тут по земле, выла, что у нее двое детей. В ногах ползала, умоляла отпустить. На вертолете в Моздок ее отправили, а по пути ребята из вертолета ее выкинули.　

— А могли бы обменять, — тихо сказала Ольга. Она произнесла это совсем негромко, но старший услышал и, похоже, все понял. Он бы и раньше понял, но его сбила молодость Люды, Вернул паспорта, махнул рукой солдатам у шлагбаума — «пропустить» и так же негромко ответил:

— Не можем мы таких обменивать.　

На том и расстались. Как только проехали блокпост, Ольга достала из сумки иконку Божией Матери и зажала ее в руке. Дальше за блокпостом начинались неведомые земли, территория непризнанной республики Ичкерия, на гербе которой одинокий волк, сидящий под полной луной.　

В больнице, еще вначале, когда к Ольге пришло осознание, что она не доехала, когда жгутами вилась боль и рану в районе ключицы жгло огнем, словно кто-то приставил к ней горящую свечу, Ольге после укола морфия приснился сон, похожий на тот яркий сон, который снился дома.　

Она снова в заброшенном доме, но дом уже похож на дома в Грозном. Куски штукатурки на полу, выбитые взрывом двери, битое стекло. И вроде это ее дом. Она здесь живет. Идет по коридору, заходит в одну из комнат — в пустой комнате все запорошено бетонной пылью, у стены стоит старый шкаф советских времен с открытыми дверцами, возле шкафа стул, а на стуле, низко опустив голову, сидит незнакомый по силуэту человек. Но Ольга во сне точно знает, что это Леша. Он в военном бушлате: плечи, и волосы, и поднятый воротник в нетающем инее.　

— Леша? Когда ты приехал? — спрашивает она, хватаясь рукой за сердце.　

— А я не приехал, — отвечает он, поднимая голову, и она видит чужое лицо, покрытое запекшейся кровью.

— Мама, мне холодно, — просит сын с незнакомым лицом. — Накрой меня, пожалуйста…　

Когда она проснулась или очнулась, пыталась сорвать с руки капельницу и встать с постели, чтобы ехать в Ачхой-Мартан. Ее успокоили. Или подсознание готовило ее к худшему, или это был просто сон, который что-то значит, лишь пока спишь.