Осень добровольца - Григорий Степанович Кубатьян

Периодически телефон трезвонит — штаб интересуется, как дела на позициях. Все позиции отвечают по очереди. Если спрашивают нашу, дежурный говорит: «у нас порядок»; вся движуха происходит на «тридцатке» и «пятёрке», с ними же чаще всего пропадает связь.

На позиции много военного хлама. Найдя старую каску, я её примеряю. Каска советская, дизайн не менялся со времён Великой Отечественной. Если деды воевали в таких — может, и я смогу?

— Брось ты её, — морщится Ставр. — Это резервистам ЛНР такие выдавали. Ни от чего не защищает и на голове болтается как ведро. Думаешь, случайно её тут оставили? Мы потом тебе нормальную найдём.

Чтобы найти хороший шлем, нужно убить иностранного наёмника. Например, во время штурма или если наёмники сами побегут на наш пулемёт. А во время затяжной артиллерийской дуэли — трофеев нет.

В одном из окопов лежат и ждут своего часа ПТУРы, «шмели» и прочие опасно выглядящие трубы, в основном иностранного производства — трофейные. Надеюсь, они исправны, не успели отсыреть или испортиться.

За постом расположен капонир — огромный окоп для пушки или танка. Он пуст, и мы его используем для туалетных нужд.

Тихий идёт по нужде — и возвращается с ПТУРом, найденным случайно. Тихий — из тех людей, кто может выйти из лагеря на пять минут и обратно привести трёх пленных и прикатить полевую кухню.

Некоторое время я разглядываю поле в бинокль. Вдалеке виден подорванный «Урал»; вроде наш, как говорят парни. Ещё видны редкие деревья и невысокий домик, уже непонятно, наш или вражеский.

С 2 ночи до 4 утра мы со Старком должны заступать на дежурство. Я ставлю будильник на телефоне. На передке лучше иметь наручные часы — они незаметные, а с телефоном морока: и потерять легко, и слишком ярко светится в темноте, и разряжается. Даже по выключенному телефону тебя могут вычислить и бахнут снарядом прицельно. Но наручных часов у меня нет.

Сплю я — в одежде и спальнике, подо мной кусок линолеума и коврик, а сам окоп закрыт одеялом, — так что ночной холод не страшен.

К назначенному времени выхожу на пост; там меня ждёт Старою

— Вот, держите! — отдаёт нам рацию Ставр. — Потерять ни в коем случае нельзя, если что — уничтожайте. Раз в час выходите на связь с ротным и докладываете ситуацию.

Это «Гранит», очень ценная радиостанция. Считается, что противник её перехватить не может, поэтому важно, чтобы она не попала к нему в руки.

Кроме рации, нам дают тепловизор Тихого. Я смотрю в окуляр в сторону поля, но, кроме сияющих листьев — интересно, они тоже отдают тепло? — ничего не вижу.

Мы со Старком, заварив чай, сидим на пустом корпусе от джавелина. Старóк — гранатомётчик, а ещё язычник. Он носит на шнурке языческий символ.

Старóк родился в Алтайском крае. Невысокого роста, сдержанный. Страха перед боем он не испытывает, о своей судьбе не волнуется, ведь в языческом загробном мире с воинами всегда происходит что-то хорошее. Погибать он не собирается и уже планирует своё будущее:

— В вагнера запишусь. В Африку поеду воевать. Там жарко, наверное? Зато не холодно!.. Или, может, жениться лучше?

Я не знаю, что ему посоветовать. Оба пути таят неведомые опасности.

В стороне слышится шум.

— Стой, кто идёт? — передёргиваем затворы.

— Парни, не стреляйте! Мы сапёры, будем ночью мины мимо вас таскать. Заранее предупреждаем.

Сапёров — шесть человек. Все — недавно призванные резервисты ЛНР: прошли 3-дневный экспресс-курс молодого подрывника, и теперь отправлены перенести полсотни противотанковых мин, каждая весом по 20 кг. Нужно проползти на животе через поле и расставить их напротив позиции противника. Желательно до утра.

Выглядят сапёры взмокшими, и понятно, почему. Их старший садится с нами перекурить:

— Я эти мины вот здесь вертел, — доверительно сообщает он. — Я вообще не сапёр. Просто ребят охраняю. Таскать с ними не буду, ну нахрен! Так-то я инвалид. У меня в затылке пластина, я в бок ранен, в руку и в ногу. Приехал в часть из госпиталя, чтобы деньги получить. Мне сказали, деньги получишь, но мы тебя снова на фронт отправляем. Я говорю: да вы чего! Меня комиссовать должны. А они: ах, ты дезертир! Завели в подвал и всё доходчиво объяснили, так, что мне сразу на фронт захотелось.

Жалко бойца: весь изувеченный, уставший от войны, дома побыть не дали. Но речь — о выживании республики. Не будет воевать — враги разрушат его дом, убьют родных. Безвыходная ситуация: умри с оружием в руках или умри безоружным.

Мы угощаем парней чаем. Сапёры выглядят как обычные деревенские ребята. Ничего героического в их виде нет: форма не по размеру, встрёпанный и слегка ошарашенный вид… Этой ночью они совершают подвиг.

Парни уходят в темноту, унося свои мины, каждая весом с канализационный люк.

Я, вызвав по рации командира, сообщаю: у нас порядок.

★ ★ ★

Витрины ювелирных и модных магазинов парижских улиц были похожи на офисные аквариумы с экзотическими рыбками: дорого, красиво и не особенно нужно. Свет витрин падал на сквер с деревянными лавками. На одной из них развалился сопящий клошар.

— Может, подождём, пока бомж уйдёт? — неуверенно спросил я.

— Он не будет мешать! — уверенно ответил Женя, поднял прямоугольную крышку канализационного люка и спустился вниз.

Я придерживал крышку и чувствовал себя стоящим на стрёме жуликом, пока сообщник грабит склад. А разглядывающий мою спину бездомный бродяга казался воплощением европейской добропорядочности. Белокурая голова моего товарища вынырнула обратно:

— Не пролезем! Заварили проход!

Мы с грохотом захлопнули люк и пошли искать другой вход.

Женя жил во Франции много лет — приехал сюда с родителями, когда был ребёнком. Так что он — настоящий парижанин. Но в катакомбы ходил лишь однажды, да и то — в сопровождении катафила. Так в Париже называют диггеров-неформалов, любящих спускаться в закрытые подземелья.

Парижские катакомбы — это сотни километров тоннелей, целый город под городом. Отсюда веками брали камень, из которого построена французская столица. Внизу образовались пустоты, в которых прятались религиозные фанатики, преступники и революционеры. Под толщей каменистой породы скрываются заброшенные военные бункеры, подземные церкви, залы с колоннами.

Сотни молодых парижан каждую ночь спускаются в катакомбы, несмотря на полицейские запреты и штрафы. Городские службы заваривают люки, ставят металлические решётки. Но катакомбы велики, а информация о новых точках доступа быстро распространяется среди посвящённых. К тому же, если запереть входы,