Пощёчина генерал-полковнику Готу - Сергей Дмитриевич Трифонов

– Здравия желаю, товарищ первый! – Гордеев отвечал бодро и, как показалось комдиву, даже весело. – У нас всё нормально, отбили первую попытку немцев прорваться к Минскому шоссе. Они отошли. Завтра будем ждать в гости.

– Потери большие?

– Три убитых лошади, четверо бойцов легко ранены. Но это всё в результате бомбёжки.

– А что немцы?

– Шесть бронетранспортёров подбиты, сожжены и подорвались на минах, ещё пять грузовиков и шесть мотоциклов, около взвода пехоты. Один целый бронетранспортёр с пулемётом увели у немцев в наше расположение.

– Ну, вы даёте! Молодцы! Слушай, третий, продержись ещё сутки, не приказываю, прошу тебя, кровь из носу продержись, очень прошу. Живы будем, ковыряй дырки в петлицы для второй шпалы, обещаю.

– Спасибо, товарищ полковник, продержимся.

– Чем помочь? Сразу скажу, людей нет. Как с харчами?

– Нам бы патронов подкинуть. Харчи есть, с голоду не помрём.

– Важно, третий, чтобы вы и сытые в живых остались. Патронами поможем. Держись.

Командиры слышали весь разговор с комдивом от первого до последнего слова, повторять Гордееву не было смысла. Все знали, патронов в обрез, да и со снарядами было негусто. И тут всегда робкий младший лейтенант Дзюба сказал:

– Товарищ капитан, в двух подбитых бронетранспортёрах пулемёты целые остались. Наверное, и патроны к ним имеются. Разрешите нам с бойцами ночью туда прогуляться, мы и винтовки с патронами немецкие подберём.

Все командиры одобряюще загалдели, стали просить командира разрешить рейд.

– Хорошо, – согласился Гордеев, – вы, Дзюба, возьмите шестерых красноармейцев и тащите, что найдёте. Но чтобы тихо, в перестрелку не вступать.

– Есть, товарищ капитан! – обрадовался командир бронебойщиков. – Мы мигом туда и обратно.

Отдав приказ усилить караулы, Гордеев попросил Лапшина:

– Слушай, комбат, отпусти меня вздремнуть, третьи сутки не спал, а в два ночи разбуди, я тебя сменю на КП.

– Иди спать, командир, я управлюсь.

Когда все разошлись, Гордеев спустился с КП вниз, где сержант Уколов приготовил на выметенном полу ложе командиру – два грубо сшитых вместе холщовых мешка, набитых душистым сеном. Сняв сапоги и ремень, положив рядом ППШ, Гордеев прилёг, бережно накрытый шинелью Уколовым, хотел ещё что-то сказать вестовому, но не смог, уснул сразу, мертвецки.

Старший лейтенант Лапшин, надев плащ-палатку (дождь не прекращался), обошёл караулы, заглянул в блиндаж к своим артиллеристам, к бронебойщикам, сапёрам. Бойцы отдыхали. Он вернулся на батарейный НП, стал через стереотрубу вглядываться в темноту. Там, где вечером горела немецкая техника, закрывая собой обзор просёлка, было пусто. Немцы, подогнав в темноте бронетранспортёр, распихали им по обочинам остатки грузовиков и мотоциклов, очистив себе дорогу, готовились к новой атаке. Лапшин заметил какие-то копошившиеся на просёлке фигуры. Затем эти фигуры совсем растворились в темноте и в струях дождя. Было непонятно – немцы это или Дзюба со своими бойцами. Сзади подошёл старшина Ефременко, тихо спросил:

– Товарищ старший лейтенант, я по поводу трёх погибших сегодня лошадей. Может, на харч их отправить? Чего добру пропадать. А мы бы с вашими ездовыми ночью освежевали несчастных кобыл, а завтра их в котёл.

Лапшин поморщился. Он ни разу в жизни не ел конину, как-то необычно было предложение старшины.

Ефременко понял раздумья командира и сказал:

– Не бойтесь, товарищ старший лейтенант, мясо сделаем в лучшем в виде, все пальчики оближут.

– Давай, старшина, действуй.

23

Лапшину жаль было будить командира. Только в половине четвёртого утра, сам от усталости валившийся с ног, он поднял Гордеева. Тот, сидя на топчане, долго тёр глаза, не соображая где он. Посмотрел на наручные часы.

– Ничего себе! Пять с половиной часов проспал! Слушай, Лапшин, я не спал так сладко с начала войны. Как обстановка?

– Пока всё спокойно. Идёт дождь. Немцы расчистили просёлок, убрали все трупы. Дзюба со своими орлами приволок два МГ-34 с шестью коробками патронов и десятка два гранат-«толкушек». Молодец Дзюба. Ефременко с ездовыми готовят отменный завтрак. – Лапшин засмеялся. – В трёх котлах сварили конину, начистили море картошки, теперь тушат её с кониной. Запах, скажу тебе, вполне приличный, слюнки текут.

– Ефременко может. Он мужик рукастый. Ты вот что, комбат, иди спать. Надо будет – разбужу. Или немцы подъём сыграют. А дождь нам на руку, авиации не будет.

Немцы позавтракали и ровно в восемь сыграли подъём, засыпав минами село. Поднявшись на КП, Гордеев видел в бинокль, что их миномёты бьют примерно с километрового расстояния. Только нужда сохранить артиллерийские позиции в тайне не позволила ему отдать приказ артиллеристам уничтожить немецкие миномёты. Вскоре на село обрушился огонь 105-мм немецких гаубиц. Огорчившись из-за нелётной погоды, немцы, видимо, решили стереть село с лица земли артиллерийско-миномётным огнём.

Налёт продолжался тридцать минут. Больше половины домов и хозпостроек оказались разрушенными, но больших пожаров не возникло, сильный дождь заливал огонь. Убитых среди защитников не было. Нескольких раненых перевязали и отправили в лес, где ездовые натянули палатку, устроив импровизированный медпункт. Немцы пошли в наступление ровно в девять. Пошли традиционно, не поменяв тактики, возможно, полагая, что там, за насыпью, в живых не осталось ни души.

Обер-лейтенант Фалле, не выспавшийся, злой от вчерашнего разноса в штабе полка, проклиная погоду и эту паршивую страну, сам решил командовать передовой группой роты. Он выгнал с командирского места фельдфебеля Таубе, велев тому занять место пулемётчика, и приказал по рации роте начать движение. Подъехав почти вплотную к насыпи и не встретив сопротивления, Фалле уверился в гибели русских. Он приказал спешиться и прочесать село. Как только пехота высыпалась из бронемашин и грузовиков, насыпь ожила. По бронетранспортёрам и машинам били противотанковые ружья, пехота напоролась на жестокий огонь двух «максимов» и двух трофейных МГ-34, в немцев полетели их же противопехотные гранаты. Фалле погиб в подбитом бронетранспортёре. Потеряв три бронемашины и несколько грузовиков, немцы вновь стали отходить, унося с собой убитых и раненых.

Узнав об очередном конфузе, командир 20-й танковой дивизии генерал-лейтенант Хорст Штумпф обозвал командира мотопехотного полка подполковника Зимона недоноском и приказал ему убираться ко всем чертям. Генерал не мог забыть тот страшный день 13 июля, когда в районе Велижа его части были встречены пограничным отрядом НКВД и батальном народного ополчения, сколоченным из каких-то юношей в штатской одежде. Русские целые сутки сдерживали дивизию, потерявшую 60 танков и бронетранспортёров и до батальона пехоты. Русские буквально закидывали танки сотнями бутылок с горючей смесью. Тогда он впервые ощутил на себе гнев командующего 3-й танковой группы генерал-полковника Гота, тихо и зло сказавшего Штумпфу:

– Это пощёчина, Штумпф. Пощёчина мне лично. Полагаю, такое больше не повторится.

И вот, всё повторяется снова. Генерал почувствовал противный холодок, пробежавший по спине. Ещё