Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит - Марио Эскобар

На этой территории рядами стояли десятки бараков. Располагавшиеся сзади были забиты ожидавшими сортировки вещами. Работа здесь не прекращалась ни на минуту.

Я показала пропуск охранникам на входе, и они без проблем пропустили меня внутрь. Несколько секунд я в отчаянии рассматривала по меньшей мере бараков пятьдесят. Быстро отыскать Иоганна в таком месте казалось совершенно невозможным. Но только не для меня! Мое желание увидеть мужа было столько велико, что я готова была обойти все бараки и склады, чтобы хоть на несколько минут увидеть Иоганна.

Но тут у меня появилась одна идея, которая значительно сократит время поиска: в «Канаде» было не так уж много цыган.

Узнав, где находятся мужские бараки, я направилась туда. В дверях одного из них я столкнулась с мужчиной лет сорока с темными волосами, одетого в старый, но довольно элегантный костюм.

– Я ищу цыгана по имени Иоганн. Он играет на скрипке, – сказала я.

Я не знала, есть ли в «Канаде» оркестр; но если есть, то Иоганн наверняка бы в нем бы играл.

– Цыган? – произнес мужчина недовольным тоном и даже скривился, как будто в рот ему попало что-то неприятное. – Не видел тут таких.

Я продолжила свои поиски, в отчаянии поглядывая на солнце, которое все ниже и ниже клонилось к горизонту. Забегая во все бараки, я громко выкрикивала имя Иоганна. Я была настолько близка к своей цели, что не могла сдаться.

Один барак. Второй. Третий. Все безрезультатно. Заключенные провожали меня недоуменными взглядами. Все, кого я встречала на пути, на мой вопрос лишь качали головами. Пора была уже прекращать поиски – скоро мне нужно было возвращаться. И тут я наткнулась на мальчика лет пятнадцати, в рабочем комбинезоне и не по размеру больших солдатских ботинках.

– Фрау, знаю я одного цыгана, который очень подходит под ваше описание. Но сейчас его нет в бараке, он работает на железнодорожной платформе.

Я была готова рухнуть на землю и зарыдать, как ребенок, но постаралась собраться и просто порадоваться тому, что Иоганн жив. Но какая мрачная ирония судьбы – я наконец-то нахожусь здесь, а он ушел. Возможность встретиться с каждым мигом становилась все призрачнее.

– А ты мог бы передать ему вот это? – спросила я, протягивая письмо, которое написала и взяла на тот случай, если не увижусь с мужем.

– Конечно, фрау.

Поблагодарив его, я медленно побрела к выходу, остро переживая невезение, хотя и понимала, что жаловаться мне не на что. Почти все заключенные в Аушвице потеряли всех своих близких сразу же по прибытии в лагерь, а про своих я знала, что они живы.

Выйдя из первого уровня заграждений, я увидела идущую мне навстречу большую группу мужчин с чемоданами и остановилась, чтобы посмотреть, нет ли среди них Иоганна. Я бежала вдоль колонны, но не увидела его и в отчаянии начала выкрикивать его имя.

– Фрау, вам нельзя здесь находиться, – оттолкнул меня дубинкой один из капо.

– Прошу вас, у меня есть пропуск. Здесь мой муж, цыган Иоганн, – быстро проговорила.

И тут заключенные начали хором выкрикивать имя Иоганна. Через секунду из рядов вышел мужчина, на вид которому было не менее пятидесяти лет, в простой рубахе и брюках, свободно свисавших с его тощего тела.

– Хелен! – крикнул он знакомым голосом, спутать который я не могла бы ни с каким другим.

Колени у меня подкосились, и я зарыдала. Мы подбежали друг к другу и заключили друг друга в долгие объятия, не произнося больше ни слова. Мы целовались на глазах у всех, а солдаты и капо в шоке смотрели на нас.

– Сегодня день рождения близнецов, – сказал он наконец, прижимаясь лицом к моему залитому слезами лицу.

– Да, да, они все в порядке и очень скучают по тебе.

– Боже правый, я думал, что потерял всех вас навсегда, – произнес он между всхлипываниями.

Я крепко обняла мужа и жадно вдыхала его запах. Несмотря на свой печальный вид, для меня он оставался по-прежнему прекрасным. Впалые щеки, порезы от редкого бритья, ямочка на подбородке, кустистые брови, зачесанные назад темные с проседью волосы – это было прекрасное лицо мужчины, которого я любила. В то мгновение ради него я была готова отказаться от всего на свете, даже от своих детей. Такого не понять никому, кроме влюбленной женщины, которая только что обрела своего давно потерянного возлюбленного. Это были единственные минуты в Аушвице, которые пролетели незаметно. Обычно время здесь текло с неестественной медлительностью, но рядом с Иоганном стрелки часов как будто пустились в безумную гонку.

Солнце садилось. Наши руки оставались переплетенными, но я начала отходить в сторону выхода.

– Мы увидимся снова?

Вопрос его казался вопросом спящего, который он обращал к прекрасному призрачному видению. В глазах Иоганна отражалась боль, и я снова расцеловала его. Я не хотела лгать и позволила тишине ответить на его сомнения. Наши пальцы прикоснулись друг к другу в последний раз, и меня как будто пронзило электрическим током. Я возвращалась к нашим детям, но пока могла, не сводила глаз со своего любимого.

Рабочие побрели дальше к «Канаде», загипнотизированные только что увиденным. В Аушвице не существовало любви, а если ей и удавалось вырасти среди гнилых отбросов, она быстро увядала в атмосфере жестокости, боли, унижений и страха.

Я шла, и мне казалось, что я оставила позади свою душу.

Ворота цыганского лагеря показались мне адскими вратами. Но я должна быть сильной и не пустить ад в свою душу. От меня зависят не только мои сыновья и дочери, но и около сотни детей и женщины, которые мне помогают. Одна маленькая ошибка может разрушить все, что мы так кропотливо строили. И все же в тот момент я ощущала внутри зияющую пустоту.

Когда я вошла в барак, дети уже спали. Людвика вопросительно посмотрела на меня, но, видя мое состояние, молчала в ожидании, что я сама начну рассказ.

– Я его нашла, – наконец смогла сказать я, пытаясь сглотнуть слезы и комок в горле. – Мы виделись всего несколько минут, но я успела прикоснуться к нему и поцеловать его.

– Я очень, очень рада, – Людвика сжала руку. – Не сдавайся. Ты делаешь такое замечательное дело, заботишься обо всех этих детях. С тех пор как ты приехала в лагерь, в него проник луч надежды. Может, ты этого и не осознаешь, но ты