Сергей Герман - Штрафная мразь

— Чего его пробовать. Самогон он и есть самогон. Всю жизнь у нас его из буряка гнали, мужики пили и никто не отравился. У хозяйки нашлись и гранёные стаканы.

Старик прочёл молитву, молча подал знак наливать.

Поднятый над столом глечик с мутным самогоном поклонился каждому. Луч осеннего тусклого солнца заглянул в окно, торопливо пробежал по дощатому выскобленному столу. Спрятался за печкой.

Клёпа обвёл всех шалыми глазами и сказал:

— Выпьем за воровской фарт. За то, чтобы на войне нас не убило до смерти.

Сизый потянулся к нему стаканом. Лученков вопросительно взглянул на хозяина. Тот возвёл глаза к потолку.

— И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Мое…

Сизый психанул:

— Какое тут нА-хер тело моё?! Первач — лучше не бывает.

— А ты не перебивай, — строго сказал хозяин. — Прости им, Господи, не ведают сами, что болтают. Сосуд диавольский — но да будет на сей раз не во зло, а на пользу.

— Значит, каждый пьёт за своё, — нашёл компромиссное решение Клёпа.

Дружно звякнули наполненные стаканы. Выпили по первой. Закусили капустой.

Некоторое время слышалось сопение простуженных носов и голодное чавканье.

Раскрасневшаяся хозяйка уже охотно метнулась в погреб и достала кусочек сала.

Выждав момент, когда она вышла в сени Клёпа, подмигнул, пощелкивая пальцами:

— А можно здесь и тормознуться. Я не против. Бабочка похоже тоже. Отчего солдат гладок? Поел да на бок!

— Ну, правильно, правильно — кивал старик, роняя крупный пепел на пол — Правильно… Вот я помню ишшо в первую Германскую…

От выпитого самогона приятная истома растеклась по всему телу. Хотелось сидеть вот так, всю жизнь, привалившись спиной к тёплой печке.

Подвыпивший старик нёс что-то про первую мировую войну и про то, как он без малого не получил георгиевский крест.

Клёпа быстро захмелел. Движения его стали резки, суетливы, правая рука беспокойно ощупывала трофейный нож, висящий на поясе. В нём прибавилось подозрительности, разговаривая, бросал быстрые, короткие взгляды в окна.

После третьей рюмки, когда уже начало темнеть перед окнами избы высветились фары крытой брезентом полуторки.

Старик подошёл к окну. Он мгновенно протрезвел, тревожно перекрестился.

— Похоже ваши, краснозвёздные…

Договорить не успел.

В избу ввалились несколько бойцов. Солдаты как солдаты, те же шапки и пилотки, шинели и ватники, что и у штрафников. Только рожи какие-то чересчур гладкие, откормленные.

У изрядно выпившего Клёпы уже своё кино. Ему кажется, что он в побеге, а солдаты, сейчас будут его брать. Неизвестно, что привело Клёпу к этой мысли.

Может быть, сытый вид зашедших в избу бойцов, может новенькие автоматы ППШ в их руках. Но их появление действует на Клёпу, как красная тряпка на быка.

— А-аа! Суки краснопёрые! — кричит он. — Поубиваю, падлы!

Стол отлетел в сторону. Началась драка. Страшен в рукопашной русский солдат! Штрафники кулаками пробили себе дорогу к выходу из дома.

Через несколько минут Сизов нахлёстывая лошадь вожжами, погнал её к лесу. Дорогa кaтилась вниз, повозкa тряслась и дребезжала.

Задохнувшийся Лученков упал на дно телеги, дышал хрипло с надрывом.

— Сука! Пить вредно! — Подумал. — Надо бросать эту пагубную привычку.

Заметил, что нет Клёпы, спохватился, — Миха, где Миха?

— Стой! Стоять фраера! — Послышался за их спинами истошный крик. Придержав лошадь они увидели бегущего за телегой Клёпу, который тащил в руках увесистый вещмешок.

Запрыгнув в телегу он блаженно замер. Потом начал хохотать.

— Вот бля-яя! Чисто Ватерлоо! Жаль только, не прирезал никого!

Внезапно помрачнел. Было жалко самогон. Выпили только половину.

Глеб покосился на него подбитым глазом:

— Сука ты, Клёпа! Тебе пить нельзя! Чего тебя повело? Какие мусора? Самая обыкновенная пехота, а ты на них в рукопашку. Скоро на тёплое гавно с ножом кидаться будешь!

Клёпа тем временем что-то бормотал и копался в вещмешке. Глухо гремела телега.

— А вот мы сейчас и посмотрим, какая это пехота!

Он достал несколько банок тушёнки, белый хлеб и плитку шоколада. Восторженно потряс банками перед носом Лученкова.

— Кого хотели надурить? Миху Клёпу?! Да я эту лягавую роту за версту чую! У них по приказу Берии, спецпаёк с шоколадом. Бля буду!

Дивизия получила пополнение. Прибыли эшелоны с бойцами из маршевых рот и несколько закрытых вагонов со штрафниками из лагерей. Их привезли под конвоем.

Командир роты расписался в путевом листе, то есть взял на себя персональную ответственность и пожав руку не совсем трезвому начальнику конвоя, отпустил сопровождающих.

Больше сотни вновь прибывших штрафников стояли в строю. Оставшихся в живых штрафников рассовали по всем взводам. Вместе с теми, кто выжил из прошлого состава, штатное количество бойцов роты перевалило за двести человек.

Никифор Гулыга, Клёпа и Лученков остались во взводе младшего лейтенанта Голубенко. Во взводе, состоящем из четырех отделений, было около полусотни бойцов, а в отделении больше десятка.

Пополнение капитан Половков всегда принимал самолично. Эта привычка уже стала правилом.

Штрафники в шинелях и бушлатах, с вещевыми мешками на спинах выстроились на площадке перед землянкой ротного.

Шеренга была длинной, и Половков в сопровождении командиров взводов медленно прошёлся вдоль строя, внимательно оглядывая новобранцев.

По внешнему виду пополнение было ещё то. Сплошь уркаганы. Незначительную часть составляли осужденные за преступления солдаты и сержанты. На правом фланге стояла группка блатняков с Дальстроевских командировок.

Урки знали друг друга не первый год. Держались уверенно.

Половкову уже доложили, что верховодил ими некто, Зуев. Он уже отличился, избил штрафника, с которым его везли в одном вагоне.

Среди разного рода разжалованных армейцев и бывших зэка заметно выделялся человек лет тридцати, выше среднего роста, с лицом по-барски гладким и даже не по-фронтовому раскормленным.

На ногах не брезентовые, а офицерские, из хорошей кожи сапоги.

Командир роты остановился рядом с ним.

— Фамилия? — Спросил он резко и требовательно.

— Майор… Боец-переменник Коновалов.

Половков уже слышал о том, что в роту пришёл разжалованный офицер. Прибыл самостоятельно, с приговором за хищение продуктов. Работник ресторанов.

Приговор трибунала был суров: десять лет лишения свободы, с разжалованием в рядовые и заменой заключения тремя месяцами штрафной роты. Всё произошло очень быстро, с бывшего майора даже не успели содрать сапоги.

— Не положены рядовым бойцам хромовые сапоги. Да и ноги в носочках сотрёте. Сдайте на хранение в обоз! — Не повышая голоса обронил Половков.

— Сопрут же сапоги, товарищ капитан!

— Обязательно сопрем, — бросил стоявший рядом жилистый штрафник.

— Разговорчики! — Оборвал ротный. — Фамилия?

Боец нехотя почесал колено.

— Чья, моя? — Штрафник оскалился. Диким весельем блеснули железные зубы.

— Ну… боец-переменник Зуев.

У него ленивый, немного совиный взгляд. Но это первое обманчивое впечатление. Близко посаженные глаза и тонкий, чуть загнутый книзу нос выдавали в нём человека жестокого и упрямого.

Ротный подобрался.

Посмотрел так, словно выбирал место куда ударить. Взгляд стал словно бритва. Выбритое до синевы лицо побледнело.

— Без «ну»! На первый раз делаю замечание. Следующий раз будете наказаны.

Штрафник в ответ по-собачьи вздёрнул верхнюю губу, снова обнажив сверкающий ряд железа.

Командир роты обернулся через плечо.

— Старшина, подберите товарищу бывшему майору обмотки.

— Есть, товарищ капитан!

Половков остановился, отступил несколько шагов назад и окинув взглядом строй штрафников, прокричал:

— Товарищи бойцы! Долго говорить не умею и не хочу. Запомните только одно. Каждый из нас виноват. Виноват не в том, что преступил закон. А в том, что враг топчет нашу землю. Вину будем смывать кровью, своей и чужой.

Повторяю один раз. Трусов и самострелов буду расстреливать на месте! Если курванусь я, можете расстрелять и меня!

Вольно! Разойдись!

В общем пополнение было как обычно. В основном жители сел и хуторов. У большинства образование 4–5 классов. Почти все 1922-24 годов. Среди них, лишь человек двадцать уже повоевавших. Среди них разжалованный лейтенант — зенитчик, чья батарея сбила свой самолёт — разведчик. Сержант — танкист, с обгорелым лицом, утопивший во время переправы свой танк. Разухабистый старшина — интендант, промотавший казённое имущество. В том же строю сержант Владимир Некрасов, награждённый за Сталинград орденом Ленина.