Линия соприкосновения - Евгений Журавли

А однажды проснулся, дорогая моя уже вылезла, но простыня ещё тёплая. Негромкие звуки с кухни, размытый утренний свет. На подоконнике лижется кошка, шерсть искрится. И чёткое такое ощущение – хочется жить.

Лучше ли было сказать, что девка, не знаю. Но как бы ни было больно, правда всегда лучше. По-нашему, по-русски. Надеюсь, скоро будет улыбаться, снова шептать нежные слова и пьянеть от счастья. Потому что заметил, когда бывают настоящие слёзы и радости становятся острее. У нас даже любовь последний год такая, что порой прям не вмещается в тело, хочется проорать её на весь мир, заполнить все пустоты.

А тут уткнулась и шепчет, вздрагивая: «Я думала это кончилось, я думала кончилось…»

Ничего не кончилось. Тут самому хоть плачь.

III

Виктор Завадский

Летом 2022 года я отправился на донбасскую войну с самыми худшими ожиданиями. Не хотел участвовать, тем не менее поехал. Вообще-то я человек мирный и избегающий агрессии, можно сказать, даже излишне добрый. Профессиональные навыки мои сугубо гражданские, к армии никогда не имел никакого отношения. Но с новостных лент приходили такие угнетающие вести, что после долгих сомнений купил билет в один конец.

К тому времени видимая часть моей жизни пребывала в полной гармонии. Дверной косяк в квартире был исчиркан разнородными рисками, диссертация была написана и ожидала рецензий, фирма работала стабильно. Всё хорошее происходило будто само. Сам не вполне понимаю, почему решил поставить точку на своей жизни. Что-то заставило. Толкнуло. Ощутил – больше нет места здесь, есть только там. Оставаться невозможно. Должен – и всё.

В мире в это время ощущался какой-то тектонический сдвиг. Целые государства устремились к своему концу, необратимыми шагами подрывая себе будущее, разноязыкие ленты новостей призывали к мщению, возбуждённые энтузиасты выкрикивали из всевозможных рупоров свои маленькие правды. Простые обыватели, следуя фатальной привычке, делали вид, что их всё это не касается. Но чувствовалось – коснётся всех. Мрачная неотвратимость уже сгущалась где-то в незримой глубине.

Хотя история не обо мне, а о Викторе Завадском, стоит сказать пару слов и о царивших в умах настроениях. Противники войны, её сторонники, участники и их соперники, патриоты, предатели, завистники и сочувствующие – все наблюдали развитие событий, в том числе в собственных странах, не соответствующее ожиданиям. Это вызвало ожесточение. Никогда ещё в мире не требовали так безапелляционно занять одну из сторон конфликта и признать все, даже мнимые, грехи за другой. Линия разлома прошла не только по континентам, но и внутри семей. Скажу за себя, но уверен, что и таким, как Завадский, полагающим, что реальность всегда сложнее примитивного деления на чёрное и белое, стало не по себе. Зловеще замаячила перспектива оруэлловских обществ, раньше казавшаяся сатирой.

В этой душной атмосфере многие ощутили тотальное бессилие. Не стал исключением и я. Почувствовал облегчение, ступив на трап самолёта. По прибытии, не обнаружив признаков связи в своём телефоне, ощутил покой.

Сотрудник военкомата долго вертел документы в руках. Когда в памяти всплывает тот момент, он, словно отрывок кино, неизменно сопровождается саундтреком – не торжество скрипок, не разухабистый бит, не зов Иоанновых труб, а будто одновременные звуки нескольких лент. Азартное нагнетание табл, церковное пение в хрустящей тишине, треск рации и потустороннее давление саб-баса. Судя по саундтреку, не стоило рассчитывать на хеппи-энд.

Мне объяснили, что вообще-то мне лучше через контракт в официальную российскую армию, где взвесят, обучат, сформируют и всё такое. Если желаю прям так сразу, тоже можно, но тут ополчение – нет ощутимых выплат, отпусков, бронежилетов и даже обуви. Противник чуть ли не в черте города. Гроб найдётся, но без излишеств. Сквозь решётку окна хмурилось высокое небо Донецка. «Пойдёт», – сказал я. То, что нужно.

Если честно, в тот момент, когда выговорил «да, согласен», стало чуть дурно. Похожее испытываешь, подписавшись на какое-нибудь экстрим-приключение, – сначала вроде ничего особенного, но вот какие-то люди пристёгивают тебя к чему-то, хлопают по плечу, опора неотвратимо уходит из-под ног и… Что-то близкое к немой панике. Курица на конвейере. Холодок в животе. Неотвратимость.

Так я попал в «железные каски». Столь романтичное прозвище через сотни лет, наверное, будет вызывать пышный ореол ассоциаций. На ум приходят эпические киношедевры вроде «Игры престолов» или «Принца Персии». Вымуштрованная фаланга закатанных в латы воинов, языки знамён трепещут на ветру… Реальность прозаичнее. Штатная амуниция – стальные шлемы времён Второй мировой, примерно тех же лет вооружение. Броник, обвес и нормальные боты предполагалось добыть в бою. Зато есть длиннополая шинель. Реквизит, годный для исторического кино уже сегодня.

Отделение, в которое попал, занимало полуподвал и нижний этаж какого-то бетонного строения, не особо приспособленного для жизни. Верхние два этажа пустовали, чтобы «если прилёт – выкапывать, а не отскребать». Несколько помещений с нарами, хозпомещения. Питаться ходили через несколько улиц. Деятельность состояла в контроле определённого участка фронта и исполнении поступающих свыше задач.

Вообще-то ещё в военкомате я сказал, что предпочёл бы что-нибудь бесконтактное. Я непритязателен в быту, хорошо готовлю, разбираюсь в пневмо- и гидросистемах грузовиков, хорошо управляюсь с небольшим коллективом. Крайне спокоен, не вздрагиваю от визга тормозов или громкого хлопка над ухом, легко угадываю в уме приблизительные значения громоздких вычислений. К тому же, по мнению аспиранток и младших научных сотрудниц нашего города, здоров как конь. Но вот зрение моё довольствуется фиксацией общих черт окружающего мира, умея выделять из него лишь стройненькие фигуристые силуэты. Это в очках. Без очков же вынужден переходить сразу к делу либо спать. Таким образом, назначить стрелком, наблюдателем и даже постовым – рисковая затея. Зато какая-нибудь работа для смертников, типа полевой артиллерии или группы эвакуации, самое то. В итоге сказали, найдут применение на месте.

Командир на месте выслушал, спросил, умею ли обращаться с оружием. Если честно, лишь раз держал в руках, ответил я, в детстве, на День Победы, правда, мама придерживала. Командир усмехнулся, вытянул из ящика за дуло потёртый автомат, сказал, что вот, небось тот же самый, считай повезло. И определил в наблюдение. Хорошо, не в снайперы, подумалось мне. Помявшись, выдал главный довод, который утаивал даже от себя:

– Если придётся выстрелить, боюсь не смогу. В лицо не могу ударить. Ступор какой-то.

Со смущением вспомнил заварухи, случавшиеся в жизни. Нет, случалось, бил, конечно. Но лишь перешагивая табу. Сознательным усилием заставляя себя. А что, если увижу в неожиданном месте непонятный силуэт? Командир поморщился, почесал переносицу:

– Ты как Завадский. Гуманисты, бля.

Так я впервые услышал это имя.

Потекли будни, одинаковые своей похожестью. Выдвижение на передок, наблюдение, отход. Иногда спускался приказ проникнуть глубже в территорию, прочесать определённый сектор до соприкосновения, чуть подвинуть противника. Бывало, звучало и имя Завадского. «К кому? Да у меня тут сплошь дети либо доктора наук, кого мне в штурмовую группу?» – орал в такие минуты в рацию командир, косясь в том числе и в мою сторону. «Среди них тоже есть отмороженные, что я не знаю, что ли», – хрипело в ответ из трубки. Но оказалось, воинам нашей специфики стрелять ни в кого конкретно и не нужно. При опасности открывается заградительный огонь – шмалять во все стороны, где гипотетически может находиться противник, и молиться на артподдержку. Волнуясь, все строчат, не жалея патронов, нервно и суетливо отступают, а в безопасной зоне начинают без умолку храбриться, ржать над каждым словом, безудержно хохотать. Так отпускает адреналин. Вспомнил, давным-давно наблюдая, как дети, испугавшись аниматоров-монстров, постепенно вовлеклись в истеричную хохотливую круговерть, вывел себе важную формулу. Веселье и паника есть одно. Истерика – способ существования при потере контроля. Такое слияние ужаса и восторга частенько видел и здесь. Повариха кидает половник на стол и уходит, прохожая начинает рыдать при нашем