Однажды в январе - Альберт Мальц

Клер недоуменно на него посмотрела.

— Неужели такая, как я сейчас... Ну допустим, я нравлюсь вам, не о том речь... Неужели я вам действительно нужна, такая?

Поцелуй его, хоть и бережный, ее ошеломил. Когда он отнял губы, она тихонько заплакала.

— Ну теперь вы убедились, да? — прошептал он.— И убедитесь, что чувство мое не просто лихорадка. Но я понимаю, на это потребуется время. Что ж, я согласен ждать.

— О, Андрей,— с силой произнесла она.— Я так хотела бы стать вашей, совсем вашей прямо сейчас. Но не могу.

— Я тоже этого хочу,— прошептал он.— До боли.

— Но я бы осталась безучастной. Прошу вас, поймите.

— Понимаю, родная.

— Мне так хочется вновь испытать желание, страсть, но пока этого нет, стать вашей я не могу. Это было бы чудовищное насилие над собой.

— Понимаю, Клер.

— Андрей, вы мне нравитесь! Я благодарна «катюшам», что они вас разбудили.

— Вы устали?

— Да, очень.

— А теперь вы сможете уснуть?

— Да.

— Тогда пойдем.

У двери она остановилась, нашла в темноте его лицо и торопливо поцеловала.

— Спасибо, Андрей.

Глава пятая. «КАТЮША»

1

Едва забрезжило серое утро, Отто и Норберт проснулись и увидели, что снег валит вовсю. Белая завеса за окном была такой плотной, что дальше заводского двора ничего нельзя было различить. Обстрел прекратился, и слышен был лишь посвист ветра.

— Эй, что я тебе скажу, а? — зашептал Отто.— Мы на свободе!

Норберт кивнул, заулыбался.

Один за другим проснулись и остальные, спала только Клер. Беглецы размахивали руками, чтобы согреться, терли озябшие ладони и бурно радовались, что им выпала такая удача — очутиться здесь, в этом благословенном убежище!

Лини, проснувшись, села и отыскала глазами Норберта — взгляд его, мягкий, ласкающий, был уже устремлен на нее. Сердце ее запело, она мысленно обратилась к нему с нетерпеливой нежностью: «Увалень ты этакий! Еще одну ночь пропустишь, придется мне сделать первый шаг самой, ничего не попишешь. Но лучше бы ты не толкал меня на это. Ведь моя женская гордость будет страдать».

Юрек потрогал щеки, взглянул на Отто:

— Сегодня можно будет побриться. То для меня необходимо.— Он улыбнулся.— Зося сердится: борода колючая.

— Везет тебе, черту,— с откровенной завистью буркнул Отто. Потом очень тихо, с каким-то лихорадочным возбуждением: — Ну и как она?

— Ничего, спасибо, здорова,— последовал вежливый ответ.

— Я не о том.

Юрек усмехнулся.

— Красивая?

— Она не есть красивая, она симпатичная.

— Тут много?

— Средне.

— Худая, толстая?

— Средняя.

— Ну а как это было? Расскажи человеку, а?

— То будет не по-джентльменски. Так делать неправильно, как сказал бы Андрей.

— Вот еще мура!

Юрек рассмеялся.

За завтраком, рассказывая о ночном обстреле, Андрей и словом не обмолвился о том, что Клер была с ним. Он знал, что творится с Отто, и ему не хотелось косых взглядов и назойливых расспросов.

— Говоришь, орудия всего в пятнадцати километрах? — встрепенулся Норберт.— Значит, немцы еще ближе к нам, а?

— Не обязательно,— возразил Андрей.— Может, враг здесь, наши танки прорывались вот сюда...— Он усиленно жестикулировал, желая показать, как быстро меняется линия фронта.— Может, сейчас мои товарищи к нам ближе, чем немцы, а завтра все наоборот.

Юрек шутливо перекрестился:

— Прошу отца небесного: не надо наоборот. Пусть отец небесный поскорей приведет сюда русских.

С улыбкой, словно бы невзначай, Отто высказал наконец то, что вертелось у него на языке еще со вчерашнего вечера:

— Юрек, а знаешь, что я подумал, когда ты задержался у Кароля?.. Я подумал, что ты дал деру.

Юрек ухмыльнулся, выставил перед собой ладони:

— Виноват, виноват.

— А в конце-то концов, какие к тебе могут быть претензии? — беззаботно и словно бы незлобиво продолжал Отто. На Норберта он не глядел, но чувствовал, что тот с него глаз не сводит.— Ведь ты поляк. Тебе всего-то и нужно — найти семью, которая захотела б тебя приютить. Тогда уж тебе ничего не грозило бы. Так для тебя было бы куда безопаснее, чем с нами.— Он улыбнулся.

Секунду Юрек смотрел на него молча.

— Сколько я разумею, ты задаешь мне серьезный вопрос, н-е-ет? Отто пожал плечами.

— Да я это просто так, к слову.

— Нет, не просто так! — В голосе Юрека смешались гнев, насмешка, обида.— Ты хочешь выведать — не собираюсь ли я удрать, дезертировать, не-ет?

— Я этого не говорил, старина.

— Но думал. Так я тебе вот что скажу. Мне было только девять лет, а тот человек,— и Юрек показал на Норберта,— уже был в концентрационном лагере. А когда мне было четырнадцать, туда попал ты. Как же ты думаешь, я дезертирую, брошу двух товарищей, если они боролись против нацистов? Боролись, когда я еще даже не знал, кто это есть — нацисты? Или брошу вот этих двух женщин и русского солдата? Нет! Я есть польский патриот! Я не есть трус, не есть дезертир.

Отто немного смутился:

— Прости. Я не хотел тебя обидеть. И все-таки как-то спокойней знать наверняка, что мы можем на тебя положиться.

Наступило короткое молчание. Вдруг Юрек расхохотался:

— Значит, ты это просто так, к слову, да-а-а?

2

Сон был всегда один и тот же. Снился он ей не каждую ночь, но уж если снился, образы его оставались неизменными: маленький мальчик катит по земле красный мяч и бежит за ним вприпрыжку, безликий робот в серо-зеленой форме подстерегает мальчика, а она, Клер, где-то сбоку — закованная в цепи, во рту кляп» Сон неизменно обрывался на том, что робот, вытянув металлические руки, устремлялся к мальчику. Просыпалась она с криком боли — вот как сейчас, истерзанная, вся в поту, и стонала, не в силах подняться.

Андрей тут же бросился к ней, опередив Лини.

— Клер, что с вами? — встревоженно крикнул он по-русски и опустился рядом с ней на колени.— Вам больно? Где? — Она не ответила, но стоны стихли. Глаза ее были закрыты, она тяжело дышала.— Клер, чем я могу вам помочь? —