Кружилиха. Евдокия - Вера Федоровна Панова

ее тетрадями. У меня такое ощущение, как будто я с нею очень сблизилась.

Она сказала это без чувствительной дрожи в голосе, без сентиментальных гримас. У нее было серьезное, доброе лицо… «Какое хорошее человеческое лицо, – подумал Листопад. – Она очень хорошая женщина!» Он почувствовал к ней благодарность, и ему захотелось показать ей свое доверие и дружбу. Он достал из внутреннего кармана пиджака конверт с Клавдиными фотографиями.

– Выбирайте.

Шесть живых Клавдий – растрепанных, смеющихся, со светлыми глазами, и шесть Клавдий мертвых, с сомкнутыми губами, с большими строгими веками.

– Я возьму две, можно?

– Берите.

Он положил тетради и стенограмму в ящик стола. Звякнул ключ…

«В лучшем случае, – думала Анна Ивановна, выходя из кабинета, – он как-нибудь на досуге просмотрит стенограмму. И то вряд ли».

Она положила перед собой обе фотографии и смотрела на них с странным чувством.

«У меня нет никаких секретов! – говорило смеющееся, добродушно-озорное лицо живой Клавдии. – Какие могут быть секреты, когда в жизни все прекрасно и ясно, как апельсин!»

«Никто в этом не виноват, – говорило мертвое лицо, полное знания, печали и достоинства, – я никого не упрекаю, прощайте, желаю вам счастья!»

– Ах, бедная моя девочка! – прошептала Анна Ивановна и со слезами на глазах прикоснулась щекой к мертвому лицу.

Глава седьмая

Накануне победы

Двадцать седьмая годовщина Красной Армии не была отмечена в городе ни парадами, ни салютом. Заводы работали как обычно; только были вывешены красные флаги. И все-таки было у людей ощущение праздника!

Ощущение праздника – потому что Красная Армия дорога каждому сердцу, потому что Красная Армия – это сын, брат, муж, отец, жених; Красная Армия – это тот, о ком думают наяву и во сне, от кого ждут писем, чью фотографию берегут как святыню.

Ощущение праздника – потому что в этот день были подведены итоги последних битв Красной Армии.

Голос радиодиктора Левитана, знакомый каждому советскому человеку, медленно читал:

«За 40 дней наступления в январе – феврале 1945 года наши войска изгнали немцев из 300 городов, захватили до сотни военных заводов, производящих танки, самолеты, вооружение и боеприпасы, заняли свыше 2400 железнодорожных станций, овладели сетью железных дорог протяжением более 15000 километров. За этот короткий срок Германия потеряла свыше 350000 солдат и офицеров пленными и не менее 800000 убитыми. За тот же период Красная Армия уничтожила и захватила около 3000 немецких самолетов, более 4500 танков и самоходных орудий и не менее 12000 орудий.

В результате Красная Армия полностью освободила Польшу и значительную часть территории Чехословакии, заняла Будапешт и вывела из войны последнего союзника Германии в Европе – Венгрию, овладела большей частью Восточной Пруссии и немецкой Силезии и пробила себе дорогу в Бранденбург, в Померанию, к подступам Берлина».

– Берлин! – повторил главный конструктор, слушавший стоя, с поднятой головой. – Скоро будем в Берлине!

«Полная победа над немцами, – слушали люди голос Левитана, – теперь уже близка. Но победа никогда не приходит сама – она добывается в тяжелых боях и в упорном труде».

– А я за февраль тридцать процентов до трех норм недодала, – сказала Марийка Лукашину. – А до конца месяца шесть дней. Или пять? Батюшки мои, Сема, этот год не високосный: пять дней мне осталось. Теперь до первого марта прощай, не забывай, шли письма и телеграммы: буду гнать, пока не выгоню мои три нормочки.

«Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!» – на торжественных нотах реквиема дочитывал Левитан.

– Вечная память! – скорбно шептал Никита Трофимович Веденеев, глядя на портрет Андрея.

День и ночь дымили высокие трубы Кружилихи. По одиннадцать часов, без выходных дней работали люди. В тупичке между полустанком и заводом грузились маршруты; могучие паровозы ФД увозили оружие на запад.

«Очень трудно жить с Марийкой, – думал Лукашин. – Нелегкая мне досталась женщина. Все время кричит, болтает. Только усадишь ее, чтобы поговорить о серьезном – и ведь кажется, с интересом слушает и разумно отвечает, – и вдруг вскочит и убежит. Жена не должна убегать, когда муж с нею разговаривает, она обязана выслушать его до конца, может, он ей что-нибудь хочет посоветовать, а она вскакивает.

И вечно по чужим кухням. Надо же ухитриться успеть: и на заводе, и в очереди, и дома по хозяйству, и всю подноготную узнать о соседях – кто за кем ухаживает, кто с кем поссорился, кто что купил».

Прошел угар первых поцелуев, и Марийка вернулась к прежнему образу жизни, из-за которого она в свое время не могла ужиться с отцом и мачехой. Она не стала меньше заботиться о Лукашине; но уже не могла быть с ним долго наедине. А Лукашин всю жизнь был лишен семейного тепла, ласки, внимания. Он привязался к своему маленькому очагу. Он не был жадным, но тут он ни с кем не хотел делиться! Ни с Марийкиными подругами, ни с соседями, ни с кем. Марийкина общительность огорчала его до глубины души.

Если бы Марийка не портила настроение, все было бы хорошо. На заводе Лукашину понравилось с первого взгляда. Все большое, массивное, внушительное. Станок – так уж видно, что добротная вещь… Читая в газетах о перевыполнении норм, Лукашин, бывало, представлял себе, как рабочие суетятся и бегают, перевыполняя нормы. Оказалось, работают солидно, неспешно… Мастер, пожилой человек, поздоровался с Лукашиным за руку. Подошел Мартьянов. Покурили, потолковали о том, на каких фронтах побывал Лукашин. Мартьянов рассказал случай из времен империалистической войны четырнадцатого года. Мастер был глуховат, подставлял ухо, чтобы лучше слышать, и приятно улыбался… Он поручил Лукашина Мартьянову и сказал: «Желаю успеха».

Мартьянов подвел Лукашина к станку и сказал:

– Вот, Сема, смотри: вот это передняя бабка станка, – Мартьянов похлопал по бабке рукой, – вот это задняя. Вот здесь имеем шпиндель передней бабки. – Он перечислил главные части станка. – Теперь смотри внимательно: здесь имеем – что? – патрон самоцентрирующий кулачковый. Теперь – что я делаю? – нажимаю рукоятку – включаю станок. Смотри, Сема, внимательно!! Что я делаю? – Лукашин смотрел во все глаза, но не мог понять, что делает Мартьянов. Нежным валиком ложилась на станину мельчайшая металлическая стружка… Мартьянов поднес к лицу Лукашина какую-то блестящую штуку и сказал, подняв толстый черный палец: – Я выточил канавку при помощи поперечного суппорта!

Лукашин очень испугался, что Мартьянов сейчас велит ему вытачивать канавки при помощи поперечного суппорта, а он, Лукашин, понял еще только канавку, а суппорт не понял, и из всех частей станка усвоил только три: рукоятку и две бабки, переднюю и заднюю. Ему было