Серия "Афган. Чечня. Локальные войны-3". Компиляция. Книги 1-28 (СИ) - Черный Артур

— Помер?

— Да, нет. Срок кончился».

Закрывшийся от окружающего мира в тепле тесного кабинета, тянется праздник ленивой нашей души. За анекдотами, скукой, среди пыли казенных бумаг, мы проживаем безрадостный день. Как и предыдущие до него, он не приносит никаких результатов работы. Да и какие тут результаты? Мы не болеем ни за этот отдел, ни за какую работу вообще. Слишком по-скотски к нам относятся, слишком часто нас не считают здесь за людей. Плюют на судьбу своего отдела и сами чеченцы.

Сжав простор широких горизонтов, из-за низких облаков неба ползет скорый осенний вечер. На плацу скапливается и разваливается на части серый строй, чеченцы спешат домой на вечернюю молитву, русские варят ужин, гремят на заднем дворе тазами и ведрами, треплют за горло свою тоску. С обеда отключено электричество.

Мы валяемся на кроватях по своим кубрикам, жжем вместо свечей таблетки сухого спирта, курим и без устали ворошим события прошлых дней. Ара, захрапевший в самом разгаре разговора, бормочет что-то несвязное и дергает обутыми в ботинки ногами. В сторону спящего тычет толстые свои пальцы Сквозняк:

— Видать, концы скоро отдаст! Ишь, как мечется-то! Поди, снится-то не рокот космодрома, боевики окружили, в плен берут…

Мы с Опером тихонько посмеиваемся. Последний достает со стены автомат, вынимает магазин и, передергивая затвор, кричит на всю комнату:

— Аллах акбар!!! Нападение!

Ара, привычный уже к таким розыгрышам, но всегда втайне опасающийся, что это вовсе не розыгрыш, быстро и аккуратно приподнимается с постели, спускает вниз ноги, щупает под подушкой собственное оружие. Стремясь выглядеть беззаботным, он направляется на улицу. На спине предательски болтается автомат:

— Спать не дадите. Пойду до туалета прогуляюсь.

Чуть заметно дребезжит его голос. Сквозняк бросает вдогонку:

— Ссышься, когда страшно?

Ара огрызается:

— Ссусь.

Недолгое наше веселье снимает обычная будняя тревога; из МВД поступает команда «Крепость». На РОВД движется большая бандгруппа.

Почти десять минут, собираясь на отражение атаки, я на коленях ползаю в темноте по полу кубрика, вытаскивая спрятанный от Тайда по сумкам да щелям свой боекомплект.

Ох уж мне эти отцы-командиры, отбирающие солдатское вооружение!.. Ну неужели плохо, когда у бойца есть добрый запас патронов?..

Видать, плохо.

В 2001 году, когда я, сержант-контрактник, служил здесь в бригаде быстрого реагирования, наш комбат пообещал за каждую найденную у солдата гранату бросать того на трое суток в яму для пленных — зиндан. Тогда мы тайком за своими рваными палатками закапывали в землю гранаты и патроны. А потом перед каждым рейдом и зачисткой вынимали из отсыревших ям и долго чистили порыжевший от сырости боекомплект, с грузом которого шагали горными дорогами Чечни, охраняя того самого комбата, который налегке шел рядом с нами.

Я, совсем закопошившись в поисках патронов, последним вливаюсь в нестройные цепи обороняющихся, что по кругу обнимают периметр РОВДа. Растыканные вдоль всех стен отдела, мы в который раз ждем нападения боевиков. В кромешной темноте шелестят волны негромкого ропота:

— Все лето здесь простояли. Осень уже началась, а мы как будто и не уходили. Где нападение-то?

Через холодный мрак постов плывут тусклые пятна карманных фонариков. Кто-то из руководства ходит проверять свой бесконтрольный личный состав.

Через полчаса я не выдерживаю испытания этой затеи с обороной, бросаю пост и, роняя во тьме коридора наставленные там ведра, ищу двери своего кубрика. Слоняясь из угла в угол, я думаю только об одном: что бы сожрать? Но на пустых, заставленных посудой полках, нет ни крошки. Обещанный нам начальством продпаек куда-то бесследно исчез. Приходят Сквозняк, Опер и Ара. Как эхо, они повторяют напрасные мои изыски пищи, роются в углах и перетрясают бесконечный суетой тощие кишки своих животов. Я сообщаю им:

— Нет ни черта. Сам только что все перекопал.

Ара взносит вверх руки:

— Ну, слава богу, сознался!.. И то ведь, правда!.. Чего ж мы тут после Ангары-то ищем?! После обжоры этого! Тут уже нечего нет…

Можно пойти в соседние кубрики и что-нибудь попросить. Но нам по-человечески неудобно это делать. Там не откажут. Да вряд ли у них самих больше, чем на одного-двух человек. А есть хотят и они. Мы засыпаем.

Студеная ночь ведет за собой большой обоз кровавых сновидений. Судорожно встрепенувшись и выставив на часы костлявую старуху Смерть, расползаются черные тени мятежного города.

11 сентября 2004 года. Суббота

Сегодняшней ночью план «Крепость» неожиданно получил продолжение. В половине первого в отделе раздается телефонный звонок: в здании больницы на 12-м участке засели боевики. РОВД поднимается по тревоге.

В полной экипировке мы замираем на плацу перед неожиданно допоздна засидевшимся на работе Тайдом. Заплетающимся от спирта языком (веская причина засидеться допоздна), он сообщает нам о начале боевой операции. Спотыкаясь и матерясь в кромешной тьме, начальник лично, чтобы не разбежались равнодушные и необязательные к судьбе своего отдела многие чеченцы и не улизнули обратно спать некоторые недобросовестные русские, ведет нас за ворота к КПП. Все спят на ходу и с остановкой тут же липнут к мягким высоким травам. Расползшись небольшими кучками подальше от покачивающегося на ногах Тайда, которому должность не позволяет упасть рядом со всеми, мы в полудреме ждем немногочисленное, но серьезное подкрепление — машину чеченского ОМОНа.

Единственный дежурный «уазик» отдела по приказу Тайда набивается под завязку. Из тридцати человек, что собраны в бой, на задание едут только тринадцать добровольцев. Я выжидаю крайний момент погрузки и последним прыгаю в машину, занимая первое место от дверей. В машине одни контрактники, единственный чеченец — водитель. Мы едем первыми, за спиной, не отставая, с погашенными фарами, спешит «уазик» ОМОНа.

Часть нас оцепляет больницу снаружи, а омоновцы и те, кто не занят на улице, поднимаются на этажи здания.

Я с контрактником Казахом, высоким, крепко сложенным представителем своего народа, стою на выбранной мною южной стороне больницы. Безвольный, волнующий свет ее горящих окон вываливается в туман стоящей за стенами тьмы. Первый холод осенней ночи просачивается сквозь ткань камуфляжа, греет спину. Мы настороженно косим глазами на замершую зловещую «зеленку», будто раздувшую вокруг больницы черные паруса густых своих зарослей.

Со стороны главного входа доносится шум. Выходят омоновцы. Проверка окончена, никого не нашли.

После бестолкового выезда я до 04.00, бесцельно меряя шагами неровную поверхность плаца, примеряю себя к роли часового. Обстановка в городе напряжена, и ночью на посты теперь выставляются по четыре-пять человек. От скуки мы собираемся вместе. С сидящими рядом русскими операми я вспоминаю прошлые годы службы. В основном мы говорим об армии.

На утреннем разводе нас разбивают на семь групп по шесть-восемь человек в каждой и рассылают заслонами по перекресткам города. Указание МВД республики не поддается обсуждению: держать перекрестки несколько суток подряд «до особого распоряжения».

Тайд клятвенно божится перед строем привезти на каждый пост огромный и невероятный по своим положительным качествам сухпай:

— Сейчас будет выдан… Сегодня, каждому будет привезен сухпай, чтобы никто не думал, что его бросили голодным мерзнуть на улицах!

Однако вскоре, увидев, что по привычке терпеливо сносить тяготы своей погонной доли ни один из нас не требует выдачи сухого пайка прямо сейчас, он тут же прокладывает дорогу к отступлению, неловко оговариваясь:

— Наверное, привезем…

Несолоно хлебавши мы разъезжаемся по поганым своим постам.

Мой 5-й заслон стоит на перекрестке Мусорова — Нагорная. Место тактически неудобное для ведения как боя, так и обороны. По привычке я примеряю взглядом каждый дом или канаву на возможность ведения боевых действий.