Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

Ну вот, начал за природу, а опять всё о тебе. Ты уж прости, родная, сильно я по тебе скучаю. С той же природой – как что красивое увижу, думаю – надо Наде показать. Не могу по-другому. Так вот, о природе. Степь она, конечно, степь, но и лесов здесь немало, особенно над Донцом. Мы сейчас стоим в заповедном месте, местные называют его Шервудским лесом. Там такие сосны – закачаешься. Со стороны Святогорска берег крутой, река понизу течёт, поток мутный, как будто клубы дыма; по сторонам сосны, корнями нависшие над глинистым обрывом, а перед тобой она – великая степь. Столбы дыма над ней подымаются, то здесь, то там прогары, техника разбитая – как маленькие спичечные коробки, которые мы на пустыре палили, за бойлером. Вроде, вот она, современность, а всё равно – кажется, будто в прошлое попал. И не укропы там, а монголы или хазары неразумные, которым надо отмстить. Но мы сёла и нивы за буйный набег не обрекаем мечам и пожарам – бьём точно, больно и сильно.

Я в окрестности Святогорска буквально влюбился – не так, как в тебя, конечно, но тоже сильно. Слушаю Цоя, „Сосны на морском берегу“, и представляю, что степь – это море, только вместо воды в ней трава. Особенно люблю я эту степь на закате – это что-то фантастическое. Небо высокое и всё полосами идёт: на горизонте словно золотом полито, потом – алый, выше багрянец, чем выше, тем гуще; в какой-то момент он смешивается с глубокой тёмной синевой, по которой уже зажигаются звёзды – тусклые у края, яркие, как бриллианты, в вышине.

Какие здесь ночи! Небо не тёмное, а словно из бархата сотканное; звёзды яркие, я такие яркие звёзды только в Сибири видал. Земля чёрная, как сама тьма, и по ней свои звёзды – золотые, там, где посёлки, тускло-желтые, если введено затемнение, хотя укры затемнением почти не пользуются, у них только колонны без света ходят, а посёлки электричество жгут по свободе – знают, паразиты, что по мирняку мы не бьем. Как будто правда на морском берегу – звёзды сверху, звёзды внизу…

И рассветы здесь тоже особенные – бирюзовые, трепетные, свежие… всё, конечно, гарью и порохом пропахло, но даже этот въевшийся буквально в поры смрад не может перебить запах утра над Донцом…

Из плохого – ужасная бедность. По сравнению даже с российской глубинкой, люди живут, как в средневековье. Покосившиеся заборы, дощаные туалеты из серых досок… мрак. Канонических белых мазанок под соломенной крышей мы здесь, правда, не встречали ни одной, в основном, домики времен расцвета застоя, очень запущенные.

Инфраструктура вся с советских времен – от котелен и трансформаторов до магазинов и ларьков. Промзоны выглядят так, будто на них уже лет пятнадцать воюют, одни руины. Дороги разбитые по самое не могу – я даже думаю, что те, кто ругает российские дороги, – не путают ли они их с украинскими? Мосты такие, что у нас после наводнения на Кубани и то лучше выглядят. И люди…

И люди – одетые как попало, серые ватники, выцветшие турецкие свитера, страшные спортивные костюмы. Все тощие, особенно дети. И взгляды – затравленные, испуганные, недоверчивые. Хотя при общении оттаивают, даже улыбаться начинают. Женщины плачут, по поводу и без. В целом, кажется, что страна живёт в постоянном трауре.

Такой контраст между прекрасной природой и несчастными людьми!

Встречают нас хорошо. Постоянно пытаются накормить чем-то, хотя сами живут небогато – сельмаги закрыты, и видно, что давно, да и в городах в магазинах шаром покати. Города „радуют“ контрастами – современные торговые центры с бутиками посреди депрессивных районов пятиэтажных хрущоб, последний раз ремонтировавшихся еще до моего рождения. В общем, если мне кто-то ещё скажет, что наш Саратов – это захолустье, я ему в глаз дам. Захолустье – это здесь. А людей жаль. Все говорят по-русски. Каких-то упоротых нациков я лично не заметил. И, повторю, встречают нас хорошо, от души. Мы сейчас стоим под Святогорском, в небольшом посёлке – хозяева нам на четверых нажарили огромную сковороду картошки с грибами, просто объедение.

Вместо Макса нам прислали нового наводчика, совсем молодого паренька, зовут Димой. Живчик такой, но дело знает. Так что из старичков нас с Кузьмой двое осталось. Макс уже отписался, говорит, что врачи обещают барабанные перепонки срастить. Ну, дай-то бог.

Сейчас мы вроде как отдыхаем, начальство держит наш полк в резерве. Где будет горячо, туда и пойдём, но, повторюсь, ты не переживай – мы по готовенькому идём, да и не так страшен чёрт, как его малюют. „Рапиры“ бандеровцев нам первое время досаждали, но их последнее время не видать, намотали, похоже, на траки. А ПТУР у них фигня – те самые хвалёные „Джавеллины“ на практике оказались пшиком.

Иконку твою храню на груди – во-первых, к сердцу ближе, во-вторых, у Кузьмы тут и так целый иконостас. Он считает, что Пророк Илья – покровитель танкистов, мол, тоже на колеснице ездил, а я говорю, что нет, он за десантников отвечает. Кто из нас прав – одному Богу известно.

Опять письмо какое-то спутанное получилось. Ты уж прости, никогда не умел писать письма. Кажется, мы просто разучились это делать – всегда проще позвонить, написать в соцсеть, в „Ватсап“ или „Телеграм“. Оказывается, не всегда это возможно. Но только на войне это понимаешь.

Буду заканчивать. Будет свободная минутка, напишу ещё, а пока – привет тебе из Шервудского леса. Люблю тебя, очень тебя люблю. Твой Сашка, увы, не Пушкин».

* * *

Пока длилось чтение письма, темнота, в которой она пребывала, наполнилась образами. Они скользили среди мглы, как тени: танк, какие-то люди, дома, здания. На мгновение, в прореху мглы она увидела «берег» Шервудского леса и вечернюю степь, где посёлки и городки зажигали свои звездочки электрического освещения. Эти места ей были хорошо знакомы – до войны она часто отдыхала в тех краях. Когда девушка, читавшая письмо, умолкла, она в первый раз задумалась о себе. Кто она? У людей вокруг неё, у тех, кто существовал за пределами тьмы, были имена: Владимир Григорьевич, Сергей Нисонович, Лилия Николаевна, Слава, Зоя…

У неё тоже есть имя? Кто она?

Она вспомнила музыку – вспомнила «Лунную сонату» и «Полёт валькирий», вспомнила свою кантату, слишком короткую для всего, что она хотела бы в неё вложить.