Иван Шевцов - Бородинское поле

- А как же кавалерийские соединения? - неожиданно парировал комдив. - Ведь воюют же. И здесь, под Москвой, корпус Доватора действует.

- У них другие задачи, иная специфика, - попытался ответить Глеб, чувствуя шаткость своих аргументов.

Его поддержал Гоголев:

- И они тоже несут значительные потери в лошадях.

- Потом, товарищи, учтите время года, бездорожье. Сейчас лошадь самый надежный вид транспорта. Одним словом, у меня в дивизии лишних тягачей нет. Поговорю с командармом. Но боюсь, что он может неправильно нас понять. Орудия стоят на огневых позициях, снимать их и увозить на восток мы не собираемся. Надеюсь, вы тоже не намерены отступать?

Что-то обидное прозвучало в последней фразе Полосухина. А может, это только показалось Глебу Макарову. Он приготовил ответную фразу, но Гоголев опередил:

- Отступать, товарищ полковник, мы не собираемся, но маневрировать орудиями, думаю, придется. Противотанковой артиллерии в нашей полосе обороны не густо. Но вы правы: обойдемся без тягачей.

С наблюдательного пункта комдива - он располагался недалеко от батареи Раевского - пришел вестовой и сказал, что звонили из штаба дивизии и сообщили, что в дивизию выехал командующий армией. Полосухин поспешно простился с Макаровым и Гоголевым и быстро помчался в штаб. В штабе дивизии он встретился с генералом Лелюшенко. Энергичный, непоседливый командарм был недоволен тем, что ему пришлось дожидаться в штабе командира дивизии. Полосухин начал докладывать обстановку, но Лелюшенко перебил его нетерпеливо:

- Хорошо, знаю, комиссар мне уже доложил. Вот что, комдив, если я правильно понял, главные силы дивизии ты располагаешь во втором эшелоне. Почему?

- Такое решение диктуется условиями местности, товарищ генерал. Во-первых, местность непосредственно у переднего края обороны полузакрытая: рощи, кустарники позволяют противнику скрытно сосредоточиться и одним броском ворваться в нашу оборону. Во-вторых, мы ожидаем в первую очередь наступления танков противника. Бить их до подхода к переднему краю будет трудно: местность не просматривается. Поэтому нам, видимо, придется бить их в глубине обороны, отсекать от них пехоту.

- То есть танки пройдут через окопы первого эшелона, - насторожился командарм. - А ты уверен, что твои бойцы, после того как по ним пройдут немецкие танки, сохранят боеспособность и отсекут пехоту от танков?

- Так мы их учили, товарищ генерал.

- Учили там, в глубоком тылу, - быстро заговорил Лелюшенко. - А ты здесь попробуй проверь. Возьми танковую бригаду полковника Орленко. Она у меня в резерве. Возьми да прогони его танки через свои окопы. Пусть бойцы прочувствуют, что это такое. Понимаешь? Танкобоязнь из них надо выбить. Понял? И сделай это сегодня же. Иначе будет поздно. Сегодня немцы заняли Уваровку. Завтра могут…

Командарм не договорил, прерванный резкой, тревожной командой "Воздух!".

Прислушались, глядя в синеву неба сквозь сетку веток, с которых уже наполовину осыпался лист. С запада нарастал характерный натуженный гул моторов. В безоблачном небе медленно плыли фашистские бомбовозы. У переднего края обороны 32-й дивизии они разделились на две группы. Первая группа сбросила свой груз на деревни Ельню и Фомкино, пролетев несколько северо-восточнее, нанесла бомбовый удар еще по двум деревням. Бомбы разрушили и подожгли несколько крестьянских домов, не причинив, однако, никакого вреда бойцам, укрывшимся в окопах и блиндажах.

- Теперь жди танкового удара, - сказал командарм, протягивая Полосухину свою крепкую руку, утонувшую в широкой ладони полковника. Посмотрел в спокойное лицо Полосухина, прибавил: - Запомни, комдив, ты стоишь часовым у главных ворот столицы. А часовой не имеет права оставлять свой пост без приказа. Желаю удачи.

Он торопился на свой КП, будучи уверен, что не завтра, как предполагал ранее, а уже сегодня его армия вступит в ожесточенный бой. А что бой будет ожесточенным, генерал Лелюшенко знал. Он помнил до мельчайших подробностей битву под Мценском. Еще третьего дня Дмитрий Данилович командовал стрелковым корпусом. И в самый разгар сражения за Мценск, куда прорвались немецкие танки, Лелюшенко позвонил по ВЧ начальник Генштаба и, поздоровавшись, спросил своим мягким, доброжелательным голосом:

- Что там у вас, голубчик?

- Выбиваем немцев из Мценска, товарищ маршал! - бодро ответил Лелюшенко.

- Выбиваете? Это хорошо, очень хорошо. Теперь слушайте. Есть решение Верховного назначить вас командующим пятой армией. Она должна занять оборону в районе Можайска. Ясно?

Всего девять дней Дмитрий Данилович командовал корпусом, но эти девять дней стоили девяти лет. Ох и тяжелые, емкие и до чего же долгие были эти девять дней. И вот награда: по служебной лестнице он поднялся на ступеньку выше, из комкора превратился в командующего армией. Уже не командир, а командующий! Вспомнил, как позавчера в Кремле докладывал Верховному: "Противник из Мценска выбит. Положение на реке Зуше стабилизировано". Сталин молчал, вышагивая по кабинету, занятый своей трубкой. Шапошников размышлял над картой.

"За Мценск спасибо. - Сталин остановился перед генералом и внимательно посмотрел ему в глаза. - А сейчас, командарм, перед вами стоит другая задача. Товарищ Шапошников все вам объяснит".

Вот она, другая задача - часовой у ворот Москвы. Высокое доверие! Начинается сражение, а пятая армия еще не укомплектована, еще где-то на подходе с Урала четыре стрелковые дивизии. А пока что центр обороны армии - 32-я, на правом фланге - отряд добровольцев-москвичей, на левом - курсанты военно-политического училища. В резерве. - танковая бригада, да еще две танковые бригады сдерживают немцев перед передним краем. И еще артиллеристы и мотоциклетный полк. Вот и все наличные силы. Правда, в резерве командарма есть еще пять дивизионов PC, то есть "катюши". Это, конечно, сила - Лелюшенко испытал ее под Мценском. Но оружие это все же более эффективно против пехоты. А здесь против пятой армии действуют не только пехотинцы Клюге, но и танкисты Гёпнера. Ну что ж, видали Гудериана, посмотрим и Гёпнера.

Полосухин ему понравился спокойной уверенностью и трезвым умом. В его облике, в холодной рассудочности было что-то прочное, установившееся. Этот будет стоять насмерть.

Виктору Ивановичу Полосухину, шел тридцать восьмой год. Он обладал способностью располагать к себе как начальство, так и подчиненных безупречной внешностью, неподдельной, естественной добротой, сочетающейся с твердой волей и решимостью. И когда после первой встречи с ним Гоголев спросил Макарова, что он скажет о комдиве 32-й, то есть о своем новом начальнике, Глеб ответил незамедлительно:

- Первое впечатление самое положительное. А что думаешь ты?

- Откровенный и добродушный, и простодушие его не наигранное, как это нередко встречаешь, а искреннее. Такие не способны на бесчестный поступок. К "дипломатии" и прочим хитростям не склонны.

- Ого, да ты уже целую аттестацию выдал человеку, с которым и общался-то всего четверть часа.

- Но она, как видишь, не расходится с твоей характеристикой.

- Ну-ну, время покажет, - заметил Глеб, садясь в седло.

- Так, может, сначала в музей заглянем? - предложил Гоголев.

- Нет, Александр Владимирович, иди один. А я - в полк. Дел по горло. Надо сейчас же для вкопанных в землю танков подобрать ребят. Распорядиться насчет связи с КП командира дивизии. В музее я ведь бывал. А тебе побывать стоит.

Гоголев не спешил уходить с кургана Раевского. Кивнув взглядом на гранитную плиту, под которой покоился прах Петра Багратиона, сказал, обращаясь к Глебу:

- А ты помнишь огненные слова этого грузинского князя и русского полководца? Он говорил; "Или победить, или у стен отечества лечь… Надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах, ибо война теперь не обыкновенная, а национальная".

- Хорошо сказал, - выдохнул Глеб. - Будем драться не хуже предков своих. Лучше.

Они расстались на площадке возле музея. Отсюда Макаров повернул на Семеновское и затем на Шевардино. Но поехал не дорогой, окаймленной старыми березами, а чуть левей дороги, полем, изрытым окопами и траншеями и щедро освещенным уже поднявшимся в лазурную высь спокойным и мягким солнцем. На ветках деревьев уже не сверкали бриллианты росы, но трава была еще влажная, лоснящаяся атласом. Впереди на кургане Наполеона виднелся обелиск с бронзовым орлом, и Глеб направлял свою лошадь именно туда, на свой НП. Осматривая перед собой местность, он чаще всего устремлял взгляд влево, в сторону железной дороги и Утицкого леса, в котором среди золота и бронзы берез и осин аспидно чернели острые клинья елок. Желтизна лиственных соседей делала осеннюю зелень их хвои густой, темной, а в иных местах даже черной, и эта чернота, в свою очередь, выделяла, подчеркивала и усиливала броский наряд лиственных. Но не этот цветовой контраст притягивал к себе задумчиво-взволнованный взгляд Глеба Макарова. Где-то там, в Утицком лесу, был его сын Святослав, его Славка, мальчишка, которому, возможно, раньше отца приведется вступить в новое Бородинское сражение. Как он там? Повидаться бы надо, проехать туда - ведь это совсем недалеко, каких-нибудь пять километров, а то и меньше…