Серия "Афган. Чечня. Локальные войны-3". Компиляция. Книги 1-28 (СИ) - Черный Артур

В отделе я попадаю прямо на раздачу подарков. На середине плаца бурно проявляет эмоции господин Тайд. С перекошенным ртом, с синими распухшими губами, он выкрикивает перед строем грязную массу древних проклятий и торжественно обещает из подвалов минувшей революции 17-го года донести сюда «красный террор». За спиной начальника, трусливо шмыгая за быстрой толстой тенью, сам неслышный, как тень, мечется болван Рэгс.

Как два неразлучных пса, Тайд и Рэгс брешут на плацу. Лай время от времени срывается в горле Тайда, переходит в шипение и шепот. Рэгс рьяно гавкает в ту минуту, когда начальник переводит дух. Затем Тайд вновь набирает воздух и орет:

— Вы же ни хрена не делаете! Вы, сволочи, которые боятся работать! Всех уволю!!!..

Недовольный работой своего отдела Тайд печется вовсе не за его исправление, а за собственную шкуру, которую регулярно пытаются стянуть с него в республиканском МВД. Там он постоянно обещает исправить положение и вывести свой РОВД в передовые подразделения.

Прошли те времена, когда он требовал от каждой службы раскрытия хотя бы одного преступления. Нынче в цене и большом почете просто одно преступление, раскрытое отделом. Но нет и его. Каждодневные разрушительные речи о том, что мы ничего не делаем, и ворох беспричинных наказаний, прилагающихся к ним, наконец возымели свое действие. Мы перестали работать совсем.

Канули в Лету и громкие, шумные планерки у Тамерлана, где до часа могла бесноваться бессильная его ярость, что так и не смогла запугать и уговорить нас много и продуктивно работать. Теперь Тамерлан рад и простым административным протоколам.

Кстати, сами административные протоколы — это недавнее нововведение местной власти. Со времени образования отдела в 2000 году и до мая этого года административная практика велась исключительно по простым записям в каком-нибудь журнале. Такой журнал, прошитый суровой ниткой и опечатанный мутной печатью, пылился и у нас в службе участковых. Порядок работы был более чем прост: участковый задерживал человека за административное правонарушение, составлял на него протокол и заносил данные нарушителя в журнал. Только фамилию, имя, отчество, адрес проживания и номер статьи. Все. Причем административные протоколы, что должен был составлять участковый, да и любой другой сотрудник, оставались у него на руках. Вся ставка ставилась на обычную человеческую честность, которой, как известно, у нас было хоть отбавляй. Сознательные граждане, на которых должны были писаться эти протоколы, также обязаны были честно заплатить штраф, или наказание ограничивалось простым предупреждением.

Так вот, показатели работы в области административной практики так и перли вверх. Безупречно честные и глубоко порядочные участковые, русские и чеченцы, только и успевали вносить в затрепанный журнал новые имена разных Мамедов, Ахметов и Султанов, которые жили по любому адресу в городе.

Самое удивительное было то, что здесь самым активным и честным работником оказывался нигде до этого не замеченный в самой работе Апейрон, который так часто гнался Тайдом из отдела за свое безделье. У Апейрона выходило в журнале по десять-пятнадцать человек, задержанных за день. Небывалый, призовой результат! Остальные старались также не отставать от него.

Я же узнал об этом журнале только тогда, когда в конце мая нам на руки выдали свежие бланки административных протоколов, заранее предупредив, что теперь они будут нумероваться и сдаваться в отдел административной практики.

Участь того самого журнала, с высокими показателями, оказалась незавидна и трагична. В начале этого месяца какой-то проверяющий из МВД обмолвился, что он бы хотел посмотреть, чем именно занимались участковые с начала года на поле административной деятельности. За несколько минут до его посещения я выкрал из недр тамерлановского стола журнал и утопил его в сортире. Там с февраля не стояло ни одной моей записи.

После построения и очередного разноса нашей службы, которой всегда достается больше остальных, три чеченца, Плюс, Гарпия и Пророк, пишут в кабинете рапорта: «Прошу вас перевести меня для дальнейшего прохождения службы на должность оперуполномоченного уголовного розыска». Невероятно счастливые, они жмут нам руки, прощаются и тащат свою бумагу на подпись местному начальству.

Тамерлан молча смотрит им вслед и негромко произносит:

— Куда бы мне, старому, пойти, а? Может, на Луну улететь отсюда?..

Я беспардонно лезу в его монолог:

— Туда уже поздно. Там американцы все захватили. Лучше уж в Ирак…

В кабинете, внеся с собой запах доброго одеколона, появляется Рэгс. Он с радостной улыбкой сообщает, что осадное казарменное положение, отмененное во всех отделах, в нашем никто не отменял, и гонит нас по родным участкам.

Чтобы не заработаться на своем 20-м, я ловлю попутку и мчусь в гости на 26-й блокпост.

После обеда из горных районов республики из трехсуточного рейда возвращаются тридцать бойцов курганского и красноярского ОМОНов. Там все продолжаются боестолкновения. Сами они были обстреляны. Там никто даже не слышал о прекращении этой войны.

Вернувшись к вечеру в родные пенаты, я смотрю из-за шторки окна, как между нашим общежитием и главным зданием скачет бедняга Рэгс. Он орет благим матом:

— Где эти участковые?! Где эти негодяи?! Гады!..

К чести Рэгса следует сказать, что доселе никто из нас не слышал от него ни одного ругательного или матерного слова.

Опер, трогая меня за плечо и протискиваясь сам в щель обзора, участливо заключает:

— Вот мерзавцы! Я бы этих участковых на кол голым задом садил!

Между нами происходит шуточная перепалка.

Тем временем Рэгс, так и не найдя никого из нашей службы, собирает по тревоге СОГ. Где-то вновь разбирают дома.

13 июля 2004 года. Вторник

Вчера вечером я, Червивый с Дохлым и чеченцы, участковый Неуловимый с пэпсом Серым, заступили на 26-й блокпост. Неуловимый, эта трусливая шкура, приехав на пост, тут же принялся скулить об оставленных дома беззащитных детях, больных родителях и суровых временах, что не дают ему отлучиться ни на минуту из семьи. Серый, куда более проще и честнее Неуловимого, сразу заявил:

— Я не хочу тут ночевать. Я, наверное, домой. Ты как, не против?

От таких товарищей, как эти двое, не застрахован никто. Обоих я отпускаю с блока.

Ночь пришла темная, странно тихая, с высоким звездным небом. Неуютная, зыбкая тишина поднялась над обезлюдевшим Грозным. Особая тишина смерти.

На «кукушке» блока, никак не могущие покончить с тремя литрами пива, без умолку треплют языками гаишники. Я давно сплю в нижней комнате.

В середине ночи из соседней «зеленки» обстреливают ПВД ОМОНов. Звенящие взрывы подствольного гранатомета один за другим врываются в мой сон. С вышек постов омоновцы разряжают в темноту пулеметы. Треск их длинных очередей все-таки стягивает меня с кровати. Наверху, возбужденные пивом, прыгают от бойницы к бойницы Червивый и Дохлый. Им нестерпимо хочется полоснуть очередью по передним черным кустам у развалин. Я запрещаю это делать. Но те нажимают на спусковые крючки. Две короткие вспышки огня загораются на нашем молчаливом блоке. На секунды умолкает пулемет ОМОНа.

Только сейчас сообразив, что своей стрельбой они привлекли внимание своих, которые могли и не знать, что на посту русский наряд, а еще хуже, подумать, что пост уже захвачен, гаишники наперебой, тонкими, пропитыми голосами кричат в сторону ПВД:

— Не стреляйте! Это мы, с блокпоста! Свои!..

В ответ у передних стен нашего блока взрывается пущенная из «зеленки» граната. Другая плюхается рядом. Гаишники лупят очередями в никуда. Оживает, захлебывается огнем пулемет.

Изнутри бетонных коробок я пялю глаза в темноту и одновременно громко матерю Дохлого с Червивым. Я раздосадован, что не удалось поспать, а кроме того, злой на дурную удаль своих товарищей, что чуть не заманили сюда горячие пули омоновского пулемета.