Николай Прокудин - Гусарские страсти

Эх! Не поминай всуе!.. Из пересохших камышей выскочили три огромные псины и с хриплым лаем бросились к ним.

— Всё, прощай, молодость! Поминай, как звали!.. Никита, только не беги! Побежим, точно разорвут!

— Да куда тут побежишь! У меня и ноги-то не ходят…

Псины-волкодавы окружили, сели на задницу в двух шагах. Рычали, но не бросались. И то хорошо!.. Все-таки до чего ж для человека широкое понятие «хорошо»! Стоишь по щиколотку на подгибающихся ногах в зыбучем песке, избегая лишнего движения, вокруг тебя брызжущие слюной клыкастые образины — и… хорошо!

— Тохта (стой)! Эй, бача (эй, мужик)! Буру(иди)! — на ближайшем к ним бугре появилась фигура человека с винтовкой.

— Та-ак… Если это пограничник, то не наш, а перс! И мы возертаемся из Ирана! Обратно на Родину! — процедил Хлюдов. — Абзац! Если мы в Иране, будет большой скандал! Опять сын шпион, но теперь — иранский. Батю из газового министерства выгонят! Турнут в шею из-за меня, непутевого сынка, нарушителя границы…

— Какое, к дьяволу, министерство! Нашел о чем сейчас думать! Не повесили б как шпионов! Эй, не стреляй! Мы заблудились! Мы — советские офицеры! — Никита поднял повыше руки. — Мы не вооружены! Не стреляй и убери собак!

— Чего ты разорался? — прошипел Хлюдов. — Он ведь все одно, что марсианин. По-русски ни бельмеса. Его бы по-английски…

— Чего ему сказать? «Дую спик инглиш»?

— Нет, что-нибудь другое. Мол, не стреляй, заблудились, желаем виски, сигару, кофе. Вспоминай, что в школе учил!

Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь… В школе про виски, сигару, кофе как-то не…

— Эй, офисер! Ходи сюда, на мой сторона! Не бойся! Моя стрелять не будет! — Ура! Абориген знает русский!

Абориген свистнул псинам, и те послушно сняли осаду, быстро убежали прочь.

— Слава, тебе, яйца! — выдохнул с облегчением Хлюдов. — Не за границей, кажись. И яйцы целы, не отрезали. Чую, мы дома! Интересно, что это за юный друг пограничников? Кто такой?

Они опасливо приблизились.

— Салам! — радостно произнес Никита.

— Салам алейкум! — изобразил счастье на лице Хлюдов.

Туркмен тоже, похоже, был в восторге:

— Салам, товарищи офисеры! Я такой рад, что ко мне зашла живая человек. Почти год никого не вижу, редко гости бывают. Я местный чабан, Абдулло.

— О, это просто пастух! Ковбой! Гаучо! — обрадовался Хлюдов. — Ура! Мы спасены!

Обменялись рукопожатиями. А дальше? «Салам, товарищи офисеры!» Ну, здрасьте. Вот тебе и здрасьте! Пьяные, пропыленные, усталые и черт знает, где находятся — товарищи офисеры. Как объяснить этому пастуху, почему сюда забрели? И действительно, далеко ли граница?! Что бы такое ему, чабану, сморозить для завязки разговора?

Но он товарищей офисеров опередил:

— Я сам год назад был солдат. Стройбат. Служил в городе Горьком. Какой хороший город! Какие замечательные девушки! Я их так любил!

— О, земляк! — заорал Хлюдов. — Я ж оттуда родом!

Никита удивился. Земляк?

— Я ж с Волги, только с верхней части!

Ну, в принципе, да, Москва-река — приток Волги.

— Меня Владимиром зовут. А этот — Никита.

— Осинь рад! Осинь! А я Абдулло! Я хотеть остаться в России, жениться, там калым не нужен. Но отец вызвал домой. Я не поехаль, а он со старшим братом прибыль и увез. Вот загналь сюда овца пасти. Людей не вижу, газэт нэ читаю, телевизор нэт! Рюсский язык забываю. Я так вам рад! Пойдемте, шурпой накормлю!

О, шурпой! А шашлык?

Подошли к чахлому частоколу из тонких жердин. Туркмен махнул палкой на свирепого вида собак, отогнал прочь. Невдалеке — кошара и загон для овец. Рядом — низенький глинобитный домик, пастушья избушка. Ни одного даже чахлого деревца, только полынь, колючки и камыши. Убогое, но все же жилье…

— Так ты что тут один живешь? — спросил Хлюдов Володя, оглядывая стены саманного закутка.

— Почему один? Собаки, овцы…

— Э-э, с овцой, что ли, спишь? А где ханум? — сострил Хлюдов.

— На ханум деньги зарабатываю. Пять овец мои, ягнят выращу, будет десять. Потом еще расплодятся.

— А сколько надо-то? Сколько ягнят?

— Если некрасивая жена — двадцать пять баранов. Если красивая — пятьдесят. А красивая и работящая — сто.

— А если умная? — ухмыльнулся Ромашкин.

— Вот за умная и грамотная платить меньше. Много работать не станет, спорить будет, умничать. Жена ведь, какой должен быть: послушный, ласковый и молчаливый. Слушать, что умный муж говорит, а не свой мысль ему навязывать.

— Так ты какую ищешь? Глупую, красивую и молчаливую? — спросил Никита.

— Ай! Красота не главное. Работящий для хозяйства.

Характерно все аборигены ставили на первое место у будущей супруги не красоту и ум, как мы, а работоспособность. Вот и Ахмедка в общаге, помнится…

Хлюдова в тепле снова развезло. Поев шурпу и плов, он с умным видом вдруг произнес:

— Будет тебе, Абдулло, бесплатная жена! Мы вот с Никитой войско собираем! Повстанцев! Записываем, взбунтовавшиеся местные народы в отряды против «Белого царя»! Хватит жить под игом Москвы! Пора поднимать племена под ружье! Долой Белого царя! Пора жить своим умом! С королевой Великобритании мы договорились, а Рейган нам обязательно оружием поможет…Тому, кто встанет в строй, бесплатная жена.

— А две можно?

— Две можно! Можно и две, но только особо отличившимся в боях за свободу! И бесплатно!

— Зачем тебе две жены? — полюбопытствовал Никита. — Прокормишь?

— Вторую жена возьму умную и красивую. Русскую. Первый жена будет работать, а второй ласкать!

— Вот и договорились! — воскликнул Хлюдов. — Записываем тебя бойцом в первую кавалерийскую сотню, «бронекопытной, дикой дивизии»! Конь есть?

— Есть конь. И шашка острая, дедовская, и ружье хорошее есть! Патронов мало-мало! — защебетал туркмен.

— Вовка, ты что, сдурел совсем?! — ткнул Никита в бок Хлюдова. — Шутки шутками… Договоришься! Он ведь и вправду поверил!

— Вот и славно! А я, может, и не шучу! Ты, главное, мне подыгрывай!

— Да не хочу я подыгрывать!

— А придется!

Чабан тем временем достал из шкафчика бутылку какого-то ужасного пойла, холодное мясо, лепешки.

После второго тоста за свободу уже не смущали ни шкуры, полные блох, на которых они полулежали, ни пыль в войлоке, ни осыпающаяся с потолка глина.

После четвертого тоста за джихад неверным, Никита сломался.

Керосиновая лампа нещадно дымила, в печурке горели вонючие кизяки, насекомые кусались, но зато было тепло и сытно. Великая вещь — крыша над головой, горящий очаг и вода… Никита провалился в сон. Голова, правда, гудела, как трансформатор. Еще бы! Двое суток пить вместо воды ром и водку!

…Пробуждение сопровождалось паническим животным страхом — кто-то на него пристально смотрит. Кто-то или что-то — непонятное и потому страшное. Чуть приоткрыв глаза, Никита их вновь крепко зажмурил. Басмачи! Накликал Хлюдов, пьянь! Расхлебывай теперь! Расхлебаешь, как же!

Вокруг их первобытного ложа стояли фигуры в халатах и чалмах. То, что испугало Ромашкина, оказалось молодой девушкой. Видны были только глаза. Остальное — чадра. Выходит, красный командир Федор Сухов освободил не всех женщин Востока. Далеко не всех.

Чабан Абдулло что-то оживленно рассказывал трем вооруженным берданками и двуствольными ружьями угрюмым мужчинам. Два древних старичка на корточках, о чем-то переговаривались и жестикулировали. У изголовья толпилась стайка в платочках, чадрах, паранжах. Кто их разберет, в чем…

Ромашкин аккуратно, но сильно пихнул в бок Хлюдова:

— Капитан! Вовка! Проснись, пьянь! Что ты вчера плел, сволочь, об освобождении от тягот коммунизма и империализма, о свободе и независимости диких племен? Объяснись с народом! Ты собирался зеленое знамя ислама водрузить в Кремле?! Теперь водружай…

Хлюдов открыл глаза и тотчас тоже зажмурился:

— Ого! Никита, что будем делать? Делаем вид, что спим?

— Нет, надо как-то изворачиваться. Вовка, а это точно не Иран?

— Если наш друг вчера не соврал, то нет. Но мы наверняка рядом с границей. Только бежать к гарнизону далеко и незнамо куда! А, была, не была!

Хлюдов резко приподнялся, развел руки в знак приветствия:

— Салам алейкум, аксакалы!

— Салам…

— А не подскажете, как проехать в Педжен? Там размещается штаб формируемого исламского эскадрона!

Чабану Абдулло немножко нездоровилось после вчерашнего. Или он был немножко растерян из-за открывшихся вчера же перспектив? Чабан Абдулло указал на соплеменников:

— Вот, офисер, это наши бригадиры. Они ехали волка загонять. Могут подвезти к шоссе. А ты, офисер, их в войско запишешь? Потом сюда вернешься? Когда нам за ружья браться? У меня пулемет «Максим» есть и патронов ящик…

Уже ящик? Вчера было «мало-мало». Растет благосостояние братского туркменского народа! Не по дням, а по часам!

Соплеменники чабана Абдулло стали выходить во двор из душного домика, недоуменно пожимая плечами, что-то бурча по— туркменски.