Команда осталась на судне - Георгий Владимирович Кубанский

он пробрался в свой тайник, крепко выпил, наелся до отвала и тут же заснул. Проснулся от жажды. Пока искал в темноте воду, на палубе зашумели. В машинное спустились матросы. А когда они ушли, Марушко долго шарил в темноте с мутной головой и пересохшим ртом и наконец не выдержал, стал стучать в дверь.

- Не знаю, где вы прятали спирт, - сказал капитан, - но хватили вы крепко.

- Водопровод в машинном замерз, - врал Марушко. - Наглотался я льду. А он с какой-то пакостью от огнетушителей да с машинным маслом. От этого и жажда… и запах.

- Далеко припрятал краденое, - сказал Корней Савельич, не глядя на Марушко, - потому и подсовывал понемногу в рундучок Малыша. Чтоб не лазить каждый раз в темноте за сухарями и прочим.

- Вы все умные! - Марушко привалился спиной к стене и выставил вперед острую челюсть. - Все знаете. Один я дурак. Зачем же у меня спрашивать? Пойдите достаньте, что вам надо. Поймайте вора.

- Незачем ловить вора, - остановил разглагольствующего Марушко Иван Кузьмич. - Достаточно покушения на убийство…

- Не было покушения! - крикнул Марушко. - Хотел пугнуть парня. А он напоролся на нож. Оська ж… друг мой. Друг! - В голосе Марушко знакомо зазвучала фальшивая слеза. - Я только из заключения вышел. Все от меня, как от волка. Один Оська оказался человеком. Это вся команда покажет на судне. Вся! Неужели я такой подлец?..

- Подлец, - убежденно подтвердил Быков. - Первостатейный!

- Бей меня! - Марушко рванул рубашку, и она с сухим треском разошлась до пояса, обнажив грязную тельняшку. - Стреляй подлеца!

Марушко очень хотел, чтобы его ударили, избили. И чем сильнее, тем лучше. Если к явным телесным повреждениям симулировать еще и внутренние, все это можно будет с выгодой использовать на следствии, а затем и на суде.

- Бросьте представляться, - охладил его Иван Кузьмич. - Никто вас бить не станет. Придет время - расчет с вами произведут полностью.

- Корней Савельич! - вошла Зоя. - Пройдите к Баштану.

Марушко оцепенел. Если Оська помрет - ему конец.

О том же думали сейчас и матросы. Они сомкнулись вокруг Марушко плотной стеной. С трудом сдерживаемая ненависть готова была прорваться, несмотря на присутствие капитана. Надо было любой ценой разрядить нависшую над Марушко угрозу расправы.

- У капитана с тобой за Оську свой расчет. - Паша шагнул к прижавшемуся к стене Марушко. - У нас свой…

- “Оська, Оська”! - перебил его Иван Кузьмич. - Говорите вы о нем много, а никто не навестил раненого.

Матросы опешили. Они ожидали чего угодно, только не этого несправедливого упрека.

- Так не пускают же! - опомнился Быков. - К Оське-то!

- Нельзя было, и не пускали, - ответил капитан, не замечая своей непоследовательности. - А сегодня я могу пропустить в лазарет двух-трех человек. Выбирайте сами, кого послать.

Навестить раненых выделили Фатьяныча, Быкова и Малыша.

Они вошли в капитанскую каюту, стараясь не стучать подкованными каблуками. Никто из них не заметил, с каким удивлением посмотрел Корней Савельич на непрошеных гостей, потом на капитана.

Раненые и обожженный кочегар лежали на полу. Рядом с ними на плоских ящиках, заменяющих столики, стояли кружки с питьем, какие-то пузырьки. В углу веяла жаром неуклюжая печка, сделанная боцманом из металлической бочки. Возле нее стоял ящик с углем. Свободного пространства в каюте еле хватило для посетителей.

- Здорово! - Голос Быкова прозвучал неуместно громко, и он, спохватившись, добавил почти шепотом: - Навестить собрались.

- Пришли? - удивился Оська. Лицо его, опушенное золотистой бородкой, заострилось еще больше, веснушки потемнели, стали крупнее, четче. И только круглые голубые глазки светились от радости. - А я-то думал, Корней Савельич не пустит.

- Не пускал прежде, - подтвердил Быков. - Говорил, что раненым покой нужен.

- Покой? Мне? - искренне удивился Оська. - У меня от покоя голова болит.

- Скучаешь тут? - Фатьяныч посмотрел на спящего соседа Оськи и выглядывающую из-под одеяла забинтованную голову обожженного кочегара. - Поговорить-то не с кем?

- А Зоя? - Оська показал головой в сторону, где Зоя разбирала перевязочные материалы. - Шикарная девушка! Умница! Мы с ней понимаем друг друга. Она любит одеваться. Я тоже. Всю жизнь мечтал одеваться с шиком. С морским шиком! Вы знаете, как одеваются одесские моряки заграничного плавания? Картинка! Идет моряк. На нем простой комбинезон. Может быть, даже с дырками. А рубашечка… шик-модерн! Без галстука. На ногах туфли - лак с замшей. Носочки стамбульские. Фасонистая шляпа. А у меня… Комбинезон был. Дырки были. А вот лак с замшей…

- Как ты чувствуешь себя? - спросил Быков, замечая по взглядам Корнея Савельича, что визит надо завершать.

- Танцевать еще не пробовал, - беспечно бросил Оська. - Музыки нема. А в общем… Вы же знаете, какой я счастливый? Сунули б нож промеж ребер кому-нибудь другому… давно б отдал концы. А я мечтаю: вот война кончится - покупаю лаковые туфли. Зачем, скажете, ему понадобятся лаковые туфли? У меня прорезается какая-то биография. Конечно, полководца из меня не выйдет. Но этот сумасшедший рейс… Самолеты, налеты! Будет что рассказать в Одессе…

- На этом мы и кончим свидание, - вмешался Корней Савельич, услышав, что Оська заговорил про Одессу. - Прощайтесь.

- Уже? - запротестовал Оська. - Так я ничего еще не рассказал…

Зоя понимающе переглянулась с Корнеем Савельичем и подошла к Оське, загородила его от товарищей спиной.

- Пока, Оська! - попрощался Быков. - Поправляйся давай. Да скажи ребятам, - он кивнул в сторону спящих, - что приходили навестить.

- Уходите? - огорченно спросил Оська.

- На вахту надобно, - покривил душой Быков.

- На вахту? - переспросил Оська, явно желая оттянуть прощание. - Какая теперь вахта?

- Военная, - строго сказал Фатьяныч.

Он хотел что-то добавить, но Корней Савельич уже теснил посетителей к двери.

Проводив матросов, он остановился перед Иваном Кузьмичом.

- А вы подождите.

- Опять перевязывать? - поморщился капитан.

Корней Савельич мягко, но настойчиво подвел его к столу. Включил лампочку, висящую рядом с аккумулятором. Разбинтовал руку. Внимательно осмотрел рану.

Здоровье капитана вызывало у Корнея Савельича все большее беспокойство. Они постоянно были вместе, даже отдыхали поочередно, на одной скамье. Ночами Корней Савельич слышал, как капитан ворочается во сне. Иногда Иван Кузьмич поднимался и подолгу сидел, поглаживая раненую