Фальшивый талисман. Зашифрованный счет - Самбук Ростислав Феодосьевич

— Как? — коротко спросил обергруппенфюрер.

Начальник охраны сразу сообразил, что интересует прибывшего. Ответил уверенно:

— Все в порядке, обергруппенфюрер, настроение заметно улучшилось, и фюрер даже вернулся к своим картинам.

Кальтенбруннер еле удержался, чтобы не пожать плечами. В принципе он не одобрял этого увлечения. Рисовать? Фюреру? Пусть бы уж просто собирал картины, как Геринг, это можно было бы понять: хорошие картины стоят бешеных денег. Но сидеть самому с кистью?..

Машина ждала обергруппенфюрера под густыми соснами, и начальник охраны услужливо открыл дверцу перед ним. На переднем сиденье расположился адъютант. Машина тронулась медленно, хотя могла за несколько секунд набрать сто километров. Но здесь негде было разогнаться — вон уже впереди первый шлагбаум и черные фигуры с автоматами преграждают путь.

Несомненно, унтерштурмфюреру, подошедшему к машине, было известно, кто именно едет в ней, кроме того, он не мог не узнать начальника Главного управления имперской безопасности, но тщательно, как и полагалось по инструкции, проверил документы, только после этого вытянулся и приказал поднять шлагбаум.

«Молодец унтерштурмфюрер, именно на таких держится могущество рейха. Чем добросовестнее каждый будет выполнять свои обязанности, тем мощнее станет государство», — подумал Кальтенбруннер.

Возле второго шлагбаума машина съехала на обочину: дальше нужно было идти пешком. И здесь у них проверили документы — еще тщательнее, и гауптштурмфюрер СС предложил Кальтенбруннеру сдать личное оружие.

Начальник РСХА спокойно вытащил из кобуры никелированный офицерский вальтер. Обергруппенфюрер сам установил такой порядок, подписав приказ, в котором никому не делалось исключения, и он безжалостно отправил бы этого подтянутого гауптштурмфюрера на фронт, если бы тот нарушил инструкцию.

— Фюрер ждет вас, — доложил начальник охраны.

— Где? — не поворачивая головы, спросил Кальтенбруннер.

— Прямо по аллее, первый поворот налево.

Кальтенбруннер двинулся, с удовольствием ощущая, как вдавливается гравий дорожки под его начищенными сапогами. Пройдя немного, внимательно осмотрел мундир, обнаружил на рукаве пушинку и с брезгливостью смахнул ее: фюрер должен видеть своих офицеров безупречными, всегда подтянутыми и внутренне собранными — никакого неряшества и расслабленности.

Гитлер сидел на боковой дорожке, точнее, немного в стороне от нее. На траве стояли мольберт и два стула, на одном из них фюрер разложил краски, на другом примостился сам — углубился в работу и не сразу услыхал тихие шаги Кальтенбруннера.

Начальник РСХА шел почти на цыпочках — в конце концов такое приходилось видеть крайне редко: фюрер в экстазе. Когда до мольберта оставалось несколько шагов, Гитлер встрепенулся и резко повернул голову. Кальтенбруннер успел заметить на его лице испуг, а может, это только показалось ему, ибо фюрер улыбнулся и сделал знак приблизиться.

Кальтенбруннер вытянулся и поднял руку, но Гитлер кивнул ему и снова уткнулся в свою картину. Обергруппенфюрер невольно взглянул на нее — дорожка и кусты на переднем плане, ядовито-зеленые, совсем не такие, что растут на самом деле, а на фоне желтоватого неба синяя сосна и фиолетовые тучи над ней.

— Я рад видеть вас, Эрнест, — сказал Гитлер, не поворачивая головы. Наконец вздохнув, отложил кисть и поднялся: — Нравится?

— Очень! — вырвалось у Кальтенбруннера вполне искренне, и Гитлер весело засмеялся.

— А мне не очень!

— Ну что вы, мой фюрер, я бы с удовольствием повесил вашу картину в своей гостиной. — Вот и представился случай и польстить самолюбию фюрера, и невзначай попросить у него картину.

— Она еще не закончена.

— Но когда будет…

— Надеюсь. Я пришлю картину вам, Эрнест, если и впрямь когда-нибудь закончу ее.

— Лучшего подарка у меня никогда не будет.

— Я верю вам, Эрнест. — Гитлер хитро улыбнулся, перевел взгляд на акварель, долго всматривался в нее, наконец, снова посмотрел на обергруппенфюрера и добавил: — Я верю вам, поскольку вы абсолютно не разбираетесь в живописи.

Фюрер взял кисть, что-то подправил на картине, встал и положил руку на плечо Кальтенбруннера:

— Давайте немного походим, Эрнест, а то я засиделся, а врачи рекомендуют прогулки.

Он двинулся по аллее, потягивая левую ногу, ковылял, заложив руки за спину, и казалось, совсем забыл о начальнике имперской безопасности. Но это только так казалось — вдруг неожиданно остановился и впился в обергруппенфюрера пристальным взглядом:

— Докладывайте, Эрнест! Выявили новых участников заговора?

— Конечно, мой фюрер.

— Кто?

— Мелочь, не стоит вашего внимания.

— В этом деле нет мелочей.

— Я знаю, и в первые дни мы взяли всех главных участников заговора.

— Боже мой, Штауффенберг! — воскликнул Гитлер. — Герой войны, которому я верил, как самому себе! — Внезапно лицо его перекосилось, стало каким-то кислым. — Не могу простить, что его расстреляли…

— Штауффенберг не попал в наши руки. С ним расправились армейские офицеры.

— Чтобы замести следы.

— Мой фюрер, вы, как всегда, правы.

— Вы бы подвесили этого одноглазого полковника на крюк за ребро! — злорадно потер руки Гитлер. — Вы вытянули бы из него все их секреты… — Вдруг перешел на фальцет: — Потом вы подцепили бы его на тот же крюк за горло, как простого барана! Он подыхал бы долго и в муках, а так он не успел даже осознать смерть!

— Зато другие хорошо осознали ее, — счел возможным возразить Кальтенбруннер.

— Я ценю это, Эрнест, и никогда не забуду вашей преданности.

В таких случаях надлежало вытянуться и торжественно воскликнуть «хайль», но Кальтенбруннер ответил просто:

— Благодарю, мой фюрер.

— Как Канарис?

— Так, как вы и хотели, мой фюрер. Камера — голый бетон, без койки и нар, хлеб и вода. Я приказал допросить его, — улыбнулся злорадно, — первая категория допроса. Это только цветочки, мой фюрер.

— Он должен жить! — Гитлер остановился и вперился в Кальтенбруннера холодными глазами. — Он должен жить, пока я сам не посмотрю на него, вам ясно, Эрнест? Пока я сам не увижу страха на лице этой грязной свиньи! Это он виновен в наших поражениях, проклятый шпион и предатель! Я никогда не прощу ему, я хочу увидеть, как он будет медленно умирать и просить пощады, но никогда ее не дождется, никогда! — Гитлер произнес все это единым духом, уставясь на Кальтенбруннера.

Обергруппенфюреру на мгновение стало жутко, будто это он очутился на месте Канариса, мороз пробежал по коже. Кальтенбруннер пожал плечами, отвел глаза и подтвердил:

— Никогда!

— Но вы ведь не для того прилетели из Берлина, чтобы рассказать мне о самочувствии Канариса? — вдруг улыбнулся Гитлер. — Я слушаю вас, Эрнест, внимательно слушаю, разговоры с вами всегда приносят мне удовольствие. Кроме тех редких случаев, когда у вас неприятные известия.

— На этот раз неприятностей нет.

— Итак, у вас появилась какая-то идея, Эрнест? — сразу оживился Гитлер.

— Да. — Кальтенбруннер решил не говорить, что идея, собственно, принадлежит не ему, а возникла у никому не известного гауптштурмфюрера из «Цеппелина».

Гауптштурмфюрер получит свое: очередное звание и крест — разве этого мало? Возможно, когда-нибудь его имя станет известно самому фюреру — все возможно в этом мире, но всему свое время, — а пока, в трудные для рейха дни, фюрер должен знать, что Главное управление имперской безопасности не спит и что можно положиться на Кальтенбруннера.

Гитлер остановился. Стоял, заложив правую руку за спину, перекатываясь с носков на пятки, и заинтересованно смотрел на Кальтенбруннера.

— Ну говорите же! — сказал нетерпеливо.

— Есть возможность произвести диверсию, от которой содрогнется весь мир! — не без пафоса ответил обергруппенфюрер.

Водянистые глаза Гитлера ожили.

— Уточните! — приказал.

— Диверсия против Верховного командования русских.

Гитлер даже потянулся к обергруппенфюреру, поднялся на носках и опять положил руку на его плечо.