Антон Деникин - Старая армия

«…Нужно знать, например, и кто союзники? Идут ли они лишь свергать советское правительство или завоевывать и грабить Россию!.. Ибо тогда нас встретила бы страна как изменников, а не как освободителей…» — размышляет вслух один из героев книги Деникина, полковник Стебель{162} (упомянем кстати, что «стебель» — это еще и деталь винтовочного затвора, так что фамилию можно считать «говорящей»), и о том же через пять с лишним лет, в 1934 году, рассуждает и сам автор в письме Лукомскому по поводу лекций о положении в мире, которые Антон Иванович начал читать для эмигрантской публики и которые вызывали заметный резонанс:

«То обстоятельство, которое Вы подметили, что я «особенно резко и ярко — по Вашим словам — подчеркиваю опасное отношение к России Германии и Японии» — есть результат не импульсивности, а необходимости: слишком резко и ярко проявилось пораженчество среди эмиграции, постыдное подхалимство в отношении Гитлера, который считает русских — «навозом»; то-же и в отношении японцев, которые никогда ведь серьезно не говорили о своем бескорыстии относительно русского Дальнего Востока… Необходимо побороть эту упадочную психологию, роняющую эмиграцию и в глазах подсоветских национальных элементов (какая агитация идет там на этой почве!), и в глазах иностранцев.

А «разговаривать», конечно, можно со всеми, не преступая границ, отделяющих спасение от порабощения. Другое дело, — насколько такие разговоры будут авторитетны… Конечно, в эмиграции нет вовсе авторитетного учреждения — для переговоров международного характера (я не касаюсь узкой сферы защиты беженских интересов, где наш комитет действует успешно). И пока жизнь не создаст его, никакого толку не будет. […]

…Есть толчок и толчок (Лукомский писал о «толчке извне», с которого могло бы начаться падение Советской власти. — А.К.). От одного не поздоровится большевикам, от другого — России. Очевидно, Вы, как и я, допускаете только первый. А в данный момент такой возможности не видать. В этом наше горе (выделенную курсивом фразу Деникин приписал от руки к уже завершенному и перепечатанному на машинке письму. — А.К.)»{163}.

Приведенные строки очень важны, поскольку они конкретизируют позицию, занятую Деникиным по вопросам «внешнеполитическим». Помимо хорошо известного «оборончества» старого генерала, речь для него, как видим, идет о необходимости всей патриотически мыслящей эмиграции объединиться на почве антибольшевизма для общего представительства на международной арене. Можно считать спорным вопрос, был бы и в этом случае услышан голос единой и сплоченной русской эмиграции или нет, но вряд ли подлежит сомнению, что разрозненные выступления не имели серьезных шансов на сочувствие влиятельных фигур «мировой политики». К сожалению, объединения не произошло, а Вторая Мировая война, во многом ставшая следствием глухоты «великих держав» к предостережениям, доносившимся со стороны русских изгнанников, нанесла новый тяжелый удар по Русскому Зарубежью.

Не миновал он и Деникина. Полные лишений годы в оккупированной нацистами Франции, несбывшиеся надежды на пробуждение русского народа и на национальный переворот после победы над Германией, трагедия сотен тысяч русских, выданных «западными союзниками» на расправу большевикам или страдающих в лагерях «Ди-Пи» (displaced persons — перемещенных лиц), усилившееся советское влияние в послевоенной Европе… все это не могло не отражаться на нем: «во Франции стало душно», — скажет генерал в декабре 1945 года, объясняя свой переезд в США тем, «что русские газеты выходят там (в Париже. — А.К.) под «прямым или косвенным советским контролем» и что, следовательно, ему, Деникину, там закрыта возможность высказывать свои взгляды в печати»{164}. Лишение голоса было слишком болезненным, чтобы его можно было спокойно перенести.

«Всю жизнь я работал и работаю на пользу русского дела — когда-то оружием, ныне словом и пером — совершенно открыто»{165}, — говорит он; и последние годы жизни Антона Ивановича были наполнены чрезвычайно интенсивным литературным трудом, поглощавшим его последние силы. Плодов этого труда ему уже не суждено было увидеть: рукопись, озаглавленная Деникиным «Моя жизнь», вышла в свет посмертно… и под заголовком, гораздо более точным — «Путь русского офицера»{166}.

«Воспоминания […] обрываются на полуслове, — представлял книгу в предисловии от издательства известный юрист и социолог, профессор Н. С. Тимашев. — Но то, что написано, представляет выдающийся интерес. Написаны они опытным писателем. Уже когда генерал писал свои «Очерки Русской Смуты», он был далеко не новичком на литературном поприще. С молодых лет он принимал участие в русской военной журналистике, посвящая живые и смелые очерки русскому военному быту в мирное время, а впоследствии и боевым эпизодам, в которых ему довелось участвовать». Характеризуя автора и его произведение, Тимашев утверждал, что, «как это часто бывает, повесть о детстве и юношестве удалась генералу Деникину лучше всего. В дальнейшем, с погружением личности автора в дело, которому он, по призванию и свободному выбору, посвятил свою жизнь, она (личность. — А.К.) отступает на задний план», — но и последующим страницам автор предисловия не отказывает в выдающихся достоинствах, причем не только с точки зрения насыщенности их информацией.

«…Те страницы воспоминаний, которые воспроизводят боевые эпизоды русско-японской и германской войн, привлекут особое внимание читателя», — считает Тимашев, давая им, быть может, наивысшую оценку, какую только может дать военной литературе сугубо штатский человек: «Описание военных действий часто утомляет, потому что эти действия всегда хаотичны, а неумелое описание хаоса не оставляет в уме ничего, кроме хаоса. Но талантливый военный писатель находит путеводную нить; и вот хаос получает смысл, и увлеченный рассказом читатель испытывает особое наслаждение от проникновенья в то, что казалось сокровенным и недоступным. Таким уменьем в высокой мере владеет генерал Деникин»{167}. «Не одними нами, старыми военными, встречена эта книга с радостью и гордостью, — писал в рецензии на «Путь русского офицера» генерал М. М. Георгиевич. — Покорила она сердца и многих бывших «оппозиционеров», штатских интеллигентов, сумевших с годами «прозреть» и честно отрешиться от партийного наваждения и воздать должное пусть, может быть, и отсталому, но державшемуся Правды старому строю» («одним из этих «оппозиционеров» написано и предисловие к книге», — отмечал генерал){168}.

Возвращаясь к содержанию воспоминаний, следует заметить, что до конца не ясен вопрос, где автор планировал поставить точку. Вдова Антона Ивановича, трогательным посвящением которой он сопроводил первые главы, начатые еще в 1944 году, впоследствии утверждала: «Закончить эту свою работу он предполагал так, чтобы «Очерки Русской Смуты» являлись ее естественным продолжением, осветив, таким образом, эпоху жизни России от 1870-х до 1920-х годов»{169}. О том же пишет и профессор Тимашев: «В книге, предлагаемой вниманию читателя, он не найдет повести о гражданской войне: смерть остановила перо автора, когда он приступил к описанию одного из славнейших эпизодов русской военной истории, брусиловского наступления 1916 г. События с 1917 по 1920 гг. описаны генералом Деникиным в хорошо известном пятитомном труде «Очерки Русской Смуты». Еще несколько глав, и автор кончил бы там, где он начал свои Очерки», — хотя и считает («вероятно»), что Антон Иванович «пошел бы и дальше и рассказал бы и о долгих годах, проведенных им в эмиграции»{170} (возможно, Тимашев знал о готовившейся Деникиным книге «Вторая мировая война, Россия и зарубежье», неоконченная рукопись которой так и не была опубликована и хранится в Америке вместе с некоторыми другими материалами деникинского архива{171}).

Если принять точку зрения, что воспоминания Деникина не продвинулись бы далее начала Русской Смуты, остававшийся разрыв действительно кажется незначительным, более того, в некотором смысле его можно даже считать заполненным, пусть не в развернутой, а сжатой, конспективной форме: «Путь русского офицера» обрывается накануне весенне-летней кампании 1916 года телеграммой генерала Алексеева о тяжелом положении союзников и необходимости немедленного наступления (и старый офицер-доброволец, полковник С. А. Мацылев, даже обращал внимание на это обстоятельство как на знаменательное — «как бы символизируя верность России принятым на себя перед союзниками обязательствам, часто в ущерб собственным интересам, недописанная глава кончается словами…»{172}); но еще в 1931 году, к пятнадцатилетию прорыва австрийского фронта под Луцком, Антон Иванович опубликовал в парижской газете «Русский Инвалид» очерк «Железная дивизия в Луцком прорыве», который и можно считать связующим звеном между двумя большими работами{173}.