Михаил Алексеев - Дивизионка

— Простите, товарищ майор, дела! В другой раз как-нибудь, — сказал он Коновалову.

— Очень жаль. А я пивка припас…

— Неужели? Пльзенского?

— Угу, — притворно вяло ответил Коновалов. — Правда, немного. Один только бочоночек ординарец мой, Охрименко, где-то раздобыл. Ну, так заходи как-нибудь…

— Что ж… пожалуй… Да вы посидите, товарищ майор, я сейчас. Вот только смакетирую следующий номер… — Дубицкий вышел в другую комнату, посидел там минут десять для виду, ни к какой работе не притрагиваясь. Вернулся оживленный, подобревший. — Теперь все в порядке. Можем идти, товарищ майор!

Возвратился он от Коновалова к вечеру злой как черт. На недоуменные наши вопросы не отвечал, только выругался:

— Чтоб он сдох со своим пивом!

Зная тяжкий характер своего фронтового побратима, мы не стали приставать к нему с дальнейшими расспросами, полагая, что время само прояснит обстановку.

В течение нескольких дней Дубицкий пребывал в мрачном состоянии духа. Наконец признался:

— А пиво действительно отличное у этого разбойника с большой дороги.

— Так в чем же дело? Ступай к Коновалову. Он трижды звонил, разыскивал тебя, — сказал Юра Кузес, втайне надеясь, не прихватит ли Андрюха и его с собой: в последнее время Юра и Андрей заметно сдружились.

— Нет уж, ступай сам. Туда я больше не ходок! Этот сказитель-исказитель меня в гроб загонит…

Прошло еще два дня. Андрей все вздыхал, морщился, а потом вдруг объявил:

— Не могу больше. До смерти хочется пивка. Авось не будет читать. Есть же у него совесть!

Майор Коновалов встретил его сияющей улыбкой, сразу же повел к столу, как и полагалось гостеприимному хозяину.

— Очень хорошо сделал, что пришел. А я тут, брат, новую былину сотвориши. Вот сейчас за кружкой пива и почитаем!

«Так и знал! — с затосковавшим сердцем подумал Дубицкий, нехотя присаживаясь к столу. — Черти тебя понесли, дурака. Пивка захотел! Ну так и не ной, сиди, слушай и мучайся!»

Охрименко, обняв пузатый бочонок, наполнял кружки. Хозяин вышел куда-то и тотчас же вернулся с толстенной тетрадью в клеенчатом переплете. Андрей покосился на тетрадь, и ему стало совсем грустно — так, должно быть, чувствует себя глупый голубь, попавший в ловко расставленные силки. Он без всякого энтузиазма отпил глоток пива, судорожно вздохнул, безвольно приготовившись к ужасающе долгим и утомительным часам слушания Коновалова. Тот раскрыл тетрадь, сделал значительную паузу и, слегка прижмурившись, начал уныло-усыпляющим, немного шепелявым голосом:

Солнце красноеС высот светилось.Тучки серыеПонахмурились.

Читал он со странными ударениями, тихо и певуче, как уж водится у сказителей. Лик сиял благолепием и мудростью.

Ой, ты гой еси,Пионер Иванушка,Партизанский сын Митрофанович!Про тебя-то свою песнюСложили мы…

Дубицкий не слушал. Он сокрушенно поглядывал на недопитую кружку, не переставая в мыслях проклинать себя за то, что пришел сюда.

Коновалов вдруг прервал чтение и сообщил:

— В редакции армейской газеты один фрукт предложил мне бросить эту рукопись в корзину…

«Похоже, умная голова у того фрукта», — подумал Андрей, а вслух спросил, пытаясь, видимо, скрыть свое полнейшее равнодушие к этому факту:

— Ну и что же?

— Так и сказал, прохвост: брось, говорит, в корзину… Нет, думаю, шалишь. Я брошу, а ты, подлец, подымешь. Пускай, говорю, уж лучше она у меня в портфеле полежит… Охрименко, ты помнишь фамилию того голубчика? Я тебе говорил…

— Шось не помню. Мабудь, Зильберов або Петров… похоже на те…

— Ну и похоже! — осерчал майор.

— А вы читайте, — нетерпеливо попросил Дубицкий, хорошо зная, что ему не миновать слушания былины до конца: так лучше уж не терять времени!

Коновалов вновь склонился над тетрадью. Андрей с ужасом заметил, что прочитано всего лишь десять страниц, а осталось не меньше семидесяти. Это открытие повергло его в еще большее уныние. Но деваться было некуда.

— Значит, родился наш пионер, — констатировал глубокомысленно Коновалов. — Теперь пойдем дальше…

Как на площадиДа на колхознойНарод собирается,Все-то люд честнойАртели «Пролетарской».СобиралисяДа любовалисяНа Ванюшку добра молодца,Пионера — сына партизанского…

«Бред собачий! — опять подумал Андрей, взглянув на углубившегося в чтение Коновалова почти с откровенной ненавистью. — Вот так и погибают хорошие люди. Ведь отличный же был командир!»

В комнате было тихо-тихо. Лишь журчал себе да журчал монотонный голос Коновалова. Охрименко, осушив незаметно третью кружку, замер в царственной неподвижности. В его хитроватых хохлацких глазах без труда можно было прочесть: «Схитнувся товарищ майор, та що зробишь! Не можу я казаты ему про те…»

На кровати, из-за подушки, появился огромный кот. Он круто выгнул спину, высунул длинный язык, зевнул. Дубицкий едва удержался, чтобы тоже не зевнуть. Потом он стал глядеть на кружку с пивом, где, моргнув, один за другим угасали пенные пузырики; пиво как бы подмигивало Андрею, издевалось над ним: «Что, брат, влип? Ну так слушай, а я вот выдыхаюсь и очень скоро сделаюсь совсем невкусным».

«Выдохнется, конечно», — горестно заключил Дубицкий, осторожно поднося кружку к своим губам.

Коновалов продолжал читать. От волнения его начали душить спазмы. Майор сильно закашлялся.

— А вы, товарищ майор, выпейте. Оно и пройдет, — посоветовал Андрей, незаметно пододвигая свою пустую кружку поближе к ординарцу. Охрименко не понял этого маневра и продолжал сидеть в прежней позе.

«Нет, надо удирать отсюда», — опять тяжко вздохнул Андрей, чувствуя, что терпению его приходит конец. Чтобы как-то принудить себя к слушанию сказителя, он начал внимательно следить за его толстыми, вытянутыми от великого усердия губами:

Во погончикахЧиста золотаВозвращалисьДобры молодцы…

«„Во погончиках“? Эк хватил! — поморщился Андрей. — И долго я буду внимать этой чертовщине?! За какие же грехи мои тяжкие бог наказал меня? Завтра же Юрку Кузеса командирую сюда. Пускай и он усладит свою душу. Не одному ж мне нести сей крест». — Последняя мысль несколько развлекла Дубицкого, и теперь он слушал Коновалова даже с интересом, предвкушая, как будет мучиться Юра.

Вскоре хозяин умолк и вопрошающе посмотрел на Андрея. На раскрасневшейся физиономии новоявленного сказителя было определенно написано: «Ну как?» И чтобы не отвечать на этот коварный вопрос, Дубицкий поспешно поблагодарил:

— Спасибо, товарищ майор…

Таким образом, Коновалову самому приходилось решать, за что его благодарят: за пиво аль за былину…

Андрей поскорее надел пилотку и направился к двери.

— Завтра обязательно ко мне! — крикнул вдогонку хозяин.

Андрюхе страшно хотелось повернуться и показать ему дулю, но он все-таки пробормотал:

— Непременно.

Он выскочил на улицу и почувствовал себя так, словно бы вырвался из тюремного застенка, где подвергался жестоким пыткам. В самую последнюю минуту услышал у себя за спиной, за дверью:

— Охрименко, убери со стола… Ну, что я тебе говорил!..

Дубицкий уже подходил к редакции, когда вдруг, будто вспомнив что-то крайне неотложное, резко повернулся и не пошел, а побежал к особнячку, в котором обитал Коновалов. Приблизившись к раскрытому настежь окну и не заглядывая в него, закричал звонким, свистящим на высокой ноте, умоляющим голосом:

— Товарищ майор! Товарищ майор! Не пишите… прошу вас! Ничего у вас не выйдет. Слышите? Ерунда все это. К черту былины! Пропадете ни за что. Поезжайте в военную академию. Сейчас же пишите рапорт и поезжайте!

Выпалив все это единым духом, Андрей широким нервным шагом направился в дивизионку.

А майор?

Мы так и не узнали, послушался ли он Дубицкого, потому что слагатель злополучных былин вскоре уехал из дивизии и след его навсегда пропал для нас.

Как я писал приключенческую повесть

Обычно литераторы не любят рассказывать о священном процессе создания своих книг. На вопросы любознательных читателей они отвечают туманно и многозначительно:

— Знаете ли, все это очень сложно. Трудно, знаете ли, вот так, сразу, в нескольких словах…

Да простят мне соратники по ремеслу, но я с большой охотой расскажу о том, как писал приключенческую повесть — первую в своей жизни и, к счастью для читателей, кажется, последнюю…

Было это в мае 1945 года. Война кончилась, и наша дивизия находилась какое-то время на рубеже, занятом ею 9 мая. Солдаты отдыхали. Отдыхали и мы, сотрудники газеты.