Близнецы из Аушвица. Ученик доктора Менгеле - Роберта Каган

– Возможно, – ответил Менгеле. Эрнст вышел следом за ним; проходя мимо охранника, караулившего комнату с цыганятами, Менгеле бросил ему: – Сегодня же всех в газовую камеру. Завтра утром прибывает новая группа, нам понадобится место.

Эрнст поверить не мог в то, что услышал. В газовую камеру? Убить их? Наверное, я не так расслышал. Он ведь очень хорошо относится к этим малышам. Они его любят. Как он может так поступать? Может, надо задать ему вопрос? Но что мне сказать? Эрнст понятия не имел, что говорить и что делать. Он утратил дар речи от того, чему стал свидетелем.

Они шли бок о бок, не разговаривая, всю дорогу до кабинета доктора Менгеле. Был погожий солнечный день. Яркость этого дня резко контрастировала с серой мрачностью лагеря.

– Даже не знаю, как вас спросить… – начал Эрнст. Он должен был задать свои вопросы. Не мог больше это выносить.

– Вперед. Спрашивайте, – напрямую сказал Менгеле.

– Я правильно услышал, что вы приказали охраннику отправить этих детей в газовую камеру? Вы посылаете их на смерть? Казните?

Менгеле кивнул.

– У нас не хватает места. Эта группа детей не участвует в моих экспериментах. Поэтому они мне не нужны. Он покосился на Эрнста. – Вы привыкнете. Вот увидите. Не делайте такое лицо. Бедняжки даже не поймут, что их убило. Они сейчас в таком восторге от конфет, что ничего не заметят. – Менгеле тепло улыбнулся Эрнсту.

Эрнст не мог смотреть ему в глаза. Он опустил голову и, глядя в пол, кивнул.

Глава 18

В следующие несколько недель Эрнст понял, что Аушвиц гораздо страшнее, чем ему показалось изначально. Сильно постаравшись, он мог кое-как оправдать для себя эксперименты Менгеле. Он говорил себе, что, когда Менгеле заражает близнецов туберкулезом или тифом, а потом изучает последствия, он делает это ради науки. Но с течением времени он становился свидетелем ненужных ампутаций, кастраций и удаления органов, причем без анестезии, и начинал понимать, что хотя нацистская партия считает Менгеле блестящим врачом, на самом деле он обыкновенный садист. Это очень его тревожило, и иногда Эрнсту казалось, что было бы лучше, если бы он в свое время не спас жизнь Менгеле на поле боя.

Эрнсту приходилось постоянно напоминать себе, для чего он здесь. Зарплата была роскошная, как и условия жизни. Он и мечтать не мог о подобной должности. К нему с почтением относились охранники и сотрудники лагеря. Заключенные делали, что он приказывал. Я знаю, что они боятся меня. Думают, что я как Менгеле. Но я не такой. Или такой? Если я никак не препятствую ему в его дьявольских опытах, не значит ли это, что я такой же плохой, как он? Черт, не об этом я мечтал, учась на медицинском факультете. Да, я хотел зарабатывать много денег, но я стремился приносить людям пользу. Я собирался лечить их. А вместо этого я – часть команды, возглавляемой садистом, который несет другим только боль и страдания. Мне стыдно в этом признаваться, но я слишком боюсь Менгеле, чтобы обсудить с ним эти мои чувства. Я попал в ловушку.

Он сидел у окна и смотрел на людей, возвращающихся с работы. День клонился к вечеру, и он заперся у себя, чтобы поужинать. Сегодня у него на ужин был бутерброд с колбасой, купленный в одном из местных ресторанов. Но, откусив разок, Эрнст понял, что у него пропал аппетит. А ведь он всегда любил поесть. Однако сейчас от жирной колбасы его затошнило. Он завернул бутерброд в бумагу и отложил, подумав, что может проголодаться позднее.

Иногда он просыпался по ночам от острого голода и ел все, что мог найти. Это происходило все чаще. Собственно, Эрнст уже не помнил, когда в последний раз спал с вечера до утра. Я понимаю, что меня мучает чувство вины. Я давал клятву Гиппократа, а то, чем я занимаюсь, идет вразрез с ней. И все равно я не могу уйти. Если я это сделаю, то разрушу свою карьеру. Мне надо продержаться хотя бы год или два, чтобы включить эту работу в свое резюме. Любая больница будет рада меня нанять, узнав, что я был учеником доктора Менгеле. При этой мысли его передернуло. Ученик Менгеле.

В следующие несколько месяцев Эрнст ощущал, что тревога внутри него нарастает. От тех вещей, которые он видел, помогая Менгеле, ему было все больше не по себе. К тому же он чувствовал себя одиноким. У него никого не было. Не было друга, с которым можно поговорить. Эрнст не общался ни с кем, кроме доктора Менгеле. И страшно боялся его. Если кто и знал, насколько этот человек безумен, так это Эрнст. Поэтому с доктором он всегда был настороже. Следил за каждым своим словом. И хотя он по-прежнему видел в своих пациентах людей, Эрнст не осмеливался заводить дружбу с ними. Он вспоминал про своих друзей-евреев из университета и тосковал по духу товарищества, который когда-то их объединял.

Только приехав в Аушвиц, Эрнст сблизился с одним из гномов, как называл их Менгеле: Куртом, примерно одних с ним лет. Около двух недель Эрнст наслаждался беседами с этим молодым человеком. Оказалось, что Курт разделял многие его чувства и жизненный опыт.

– Однажды я был влюблен, – признался он Эрнсту. – Но она об этом не знала. Она не была карлицей – я влюбился в девушку нормального роста. И она была добрая. Говорила со мной, как с мужчиной, а не как с ребенком-переростком. Я до того увлекся ею, что ничего вокруг не замечал.

– Но ты ей не признался? – спросил Эрнст.

– Нет! Ты что, шутишь? Она была такая красивая! Она никогда не заинтересовалась бы мною в этом смысле слова. Честно говоря, я понимал, что ее доброта вызвана жалостью ко мне. Поэтому я так и не сказал ей, что чувствую. Вместо этого воображал у себя в голове, что она – моя девушка. А потом случайно встретился с ее женихом. Вот это был удар! Я думал, у меня сердце разорвется. Такой боли я никогда не испытывал.

– Я понимаю, – Эрнст похлопал Курта по плечу. – Когда я учился в школе, то смотрел на девочек и думал, как здорово было бы родиться красивым. Я мечтал о любви. Но я не был красив, и ни одна из них меня не хотела. Я был толстый, да еще и в очках. Как и сейчас, – Эрнст дотронулся до дужки очков. – Я чувствовал себя так же, как ты. Был