Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

По правому борту море окрасилось красным. Кто-то сильно истекал кровью. Я не мог заставить себя посмотреть. Лучше смотреть на небо — самолет должен ведь вернуться. Бомбы, мины, малые глубины… Кости легли против нас.

Совсем близко за моей спиной кто-то пробормотал: «Бедолаги. Вот и Рождество им!»

Мокрая фигура появилась на мостике и выпалила несколько слов, приложив руку к козырьку. Это был Бремер, командир той подлодки.

Его лицо школьника спазматически подергивалось. Все еще глядя куда-то прямо перед собой, как загипнотизированный, он начал всхлипывать и рыдать. Он сжал губы в попытке остановить кастаньетный лязг нижней челюсти, но не смог ничего добиться. Все его тело сотрясалось и по щекам сплошным потоком струились слезы.

Командир глядел на него, холодно молча. «Послушайте, Бремер,» — сказал он наконец, «почему бы Вам не спуститься вниз?»

Бремер с горячностью отрицательно замотал головой.

«Достаньте одеяла,» — приказал Командир. Затем грубо, как будто в неожиданном приступе ярости: «Пошевеливайтесь, черт вас подери! Принести сюда одеял!»

Он схватил первое же поданное через люк одеяло и укутал им трясущиеся плечи Бремера. Бремер начал говорить. «Что-то схватило меня вокруг шеи — я не мог стряхнуть это, пока мы не упали в воду. Это было похоже на змею».

Нет глубины для погружения, нет минного тральщика-заградителя, нет охранения с воздуха, море, ровное как стекло… Что там насчет «Галифакса»? Только одна бомба на борту? Самолет такого размера наверняка несет больше, чем одну.

Бремер все еще бормотал. «Я чувствовал это — я чувствовал это вокруг моей глотки, как змею».

Командир повернулся и уставился на него, будто видел впервые. На его лице отразилось возмущение.

Чужак на мостике, завернутый в одеяло. Жалкая маленькая группка людей на носу. Шелковое, пастельного оттенка море. Я чувствовал себя так, будто мне нужно прорвать мембрану, чтобы вернуться в объятия реальности.

Как бы там ни было, о чем это говорил спасенный нами командир? Были ли его нервы полностью расшатаны? Никто, видевший его на нашем мостике, с пепельно-серым лицом и покорно подчинившимся своей судьбе, не принял бы его за командира подводной лодки.

«Поберегись!» — прокричал Турбо, швырявший одеяла через люк. Бремер в ужасе подскочил. Он был на пути летящих одеял. Кроме того, от матроса центрального поста вряд ли можно было ждать, что тот его узнает: он ведь был с другой флотилии.

Голос Командира был хриплым. Ему пришлось пару раз кашлянуть, чтобы прочистить горло.

«Так,» — сказал он, «погружение исключается».

Глубина недостаточная, течение слишком сильное. Мы будем просто дрейфовать, пока противник не вернется с подкреплением. До сих пор нет прикрытия с воздуха, хотя и ждали ту подводную лодку. Подонок Геринг!

Постановка на якорь — что насчет этого? Все что угодно было лучше, чем дрейфовать сквозь минное поле. Я согнул колени. Следующая мина может взорваться в любой момент. Часть меня сожалела об участи моряков в машинном отделении, у которых единственной защитой от мин была тонкая стальная оболочка

Безусловно Командир не мог больше выжидать и откладывать решение. Ему надо было выбирать: либо ждать возвращения Королевских ВВС, или послать к черту мины и войти прямо в гавань без помощи минного заградителя или тральщика.

Его лицо приняло свой обычный суровый задумчивый вид. Наконец он отдал команды на руль и в машину. Нос лодки медленно повернулся навстречу восходящему солнцу. Я подумал даже — прямо на солнце.

Я ошибался. Двигатель остался работать на самом малом ходу, удерживая нас носом на прилив. Мы топтались на воде.

До этого еще не было дня с таким прекрасным рассветом. Было ли это торжественное возбуждение рождественского утра или жалкое зрелище на палубе, которое вызывало у меня на глазах слезы — но внутри меня поднимались рыдания. Я загонял их обратно. Я не мог себе этого пока еще позволить.

Если бы небеса окутались туманом и мраком, то патетическое зрелище можно было бы легче вынести. Но так уж случилось, что переливчатое золотое сияние, наполнившее небо и пропитавшее воду жутко контрастировало с кучкой грязных фигур на нашей палубе, что я чуть не рыдал вслух. Они стояли под нами, сбившись вместе, как овцы. Каждый был закутан в шерстяное одеяло угольного цвета. Сияние зари затрудняло возможность различить отдельных людей. Два моряка еще были в своих фуражках. Один из них, высокий и худощавый, выглядел как Номер Первый. Другой был главстаршиной, возможно боцманом. Машинисты наверное попали в западню — как обычно. Все выжившие похоже были босыми. Один из них закатал свои штанины, как прогуливающийся по берегу курортник.

Наш собственный боцман с двумя матросами пытался спасти пустой плот. Шесть или семь ярко-желтых резиновых лодок уже были сложены рядом с бевой рубкой.

Командир явно не имел намерения разместить кого-либо внутри. Нет смысла. Мы все равно не могли погрузиться, и к тому же следовало иметь в виду возможность встречи с миной. Беднягам лучше уж находиться там, где они были сейчас.

Скоро должен был появиться наш эскорт. «Галифакс» не оставит этого так — летчики наверняка давно уже доложили, что вторая подлодка ждет такого же налета. Чертов ВМФ! Они не могли не слышать взрыв в Ла-Рошель, так что ж они не действуют? Или любая лодка на подходе могла рассчитывать лишь на саму себя? У них что, закончились патрульные катера?

Как раз под боевой рубкой за ранеными ухаживали Германн, наш временный фельдшер, и два матроса. Моряк в годах с другой лодки был в плохом состоянии. Его руки были обожжены, а голова выглядела как кровавая юла. Соленая вода на ободранную плоть… По мне пробежала дрожь.

Германн забинтовал окровавленную голову так, что были видны только глаза, нос и рот, как у туарега. Затем он зажег сигарету и вставил ее между зубов туарега. Голова благодарно кивнула. Остальные выжившие тоже закурили. Некоторые сидели на разбитых решетках настила в своих мокрых одеждах.

Номер Первый с U-XW и боцман непрерывно оглядывали небо, но их люди казались к этому равнодушными. Двое или трое из них для удобства даже спустили воздух из своих спасательных жилетов.

Командир захотел узнать, сколько людей мы спасли. Я начал считать. Двадцать три на носу лодки, четверо раненых по корме от боевой рубки. Другими словами, командир и двадцать семь моряков: немногим более половины всей команды.

Каким спокойным было море… Лист девственной, немятой фольги. Я ни когда не видел такого спокойного моря. В воздухе ни малейшего дуновения ветра.

Затем Крихбаум прокричал: «Справа по борту цель!»

Как притянутые магнитом, наши бинокли повернулись в одном направлении. Он был прав. Крохотная черная точка показалась на фоне серо-голубого сияния. На таком расстоянии невозможно было определить, что это. Я опустил свой бинокль и моргнул. Крихбаум забрался на главный пеленгатор и откинулся назад, держа бинокль кончиками пальцев. Бремер тупо уставился на левый борт с открытым ртом.

«Ну что?» — нетерпеливо спросил Командир. «Распознали, что это такое?»

«Нет, господин Командир, но это должно быть примерно в том месте, где затонула подлодка, делая поправку на течение. Мы далеко продрейфовали, пока подбирали выживших».

«Гм,» — произнес Командир.

Прошла минута. Неожиданно приняв решение, он увеличил скорость и отдал команду на руль. Мы направились к почти невидимой цели.

Что на свете заставило Старика бороздить начиненную минами воду ради ящика с апельсинами или старой бочки из-под масла? Он что, показывал фигу судьбе? Не слишком ли уж он искушал нашу удачу?

Я слегка согнулся, потому что мускулы моего живота напряглись, а колени ослабли.

Тянулись секунды. Затем Крихбаум, который не опускал своего бинокля, бесстрастно произнес: «Там кто-то в море. Он еще жив».

«Я так и думал,» — так же холодно сказал Командир.

Живой? С момента потопления подлодки Бремера прошло уже тридцать или сорок минут. Мы все напрягали свои глаза, но безуспешно. Когда наша спасательная операция завершилась, ничто не искажало зеркально-гладкой поверхности воды.