Артем Драбкин - Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34»

Ознакомительный фрагмент

Но и мы немцев тоже старались подпускать как можно ближе, метров на пятьсот, а ведь это совсем немного. В страшных боях под Шяуляем я даже на 300 метров подпускал. Риск, конечно, есть, но ты же не один. К тому же с малой дистанции гораздо больше шансов попасть. За все время на фронте мне раза два или три приходилось стрелять из засады, а вот встречного танкового боя не было ни разу.

— Расскажите, пожалуйста, об этих боях под Шяуляем.

— Да что там рассказывать, тем более один эпизод довольно правдиво описан в заметке обо мне в нашей корпусной газете. Нашему взводу поставили задачу прикрыть танкоопасное направление и не допустить опасной контратаки. Удачно подобрали место для засады. Мой танк стоял за стогом сена метрах в четырехстах от других. И когда пошли немецкие танки, то мы их подпустили на минимальную дистанцию и открыли огонь. С двух выстрелов удалось поджечь головной танк, а второй тут же повернул назад. Сразу же поменяли позицию, и через какое-то время появились три немецких танка. Опять подпустили их метров на пятьсот, и я подбил одного, а двух других остальные наши экипажи. Снова сменили позицию, и когда немцы попытались в третий раз атаковать, мне удалось подбить еще один танк. Вот и все.

— Вы упомянули, что на вашем счету есть и «Тигр».

— В одном из боев в Восточной Пруссии мой танк получил попадание из пушки, но я успел засечь ее. Сразу скомандовал: «Короткая!», и с третьего снаряда мы эту пушку накрыли. Заехали в какой-то фольварк, а там, почти примыкая друг к другу, под прямым углом стояли два строения. Мы заехали прямо в этот угол, но почти сразу же получили снарядом по броневому колпаку. Правда, вскользь. И как потом оказалось, это был «Тигр». Началась артиллерийская дуэль. То он выстрелит, то я, причем мой механик постоянно маневрировал, отъедет-подъедет. Получаю еще один удар — в крюк, возле механика, за который цепляют трос. Механику-водителю оторвало руку, он от боли аж выскочил из танка. И с третьего или четвертого выстрела я все-таки его достал, но одновременно с фланга получил удар со стороны двигателя, как потом оказалось — «Федя». Тут подлетел Дубовик, подошла какая-то самоходка, но она попала под «Фердинанда» и взорвалась у нас на глазах… Подошли и другие наши, завязалась перестрелка, и когда немцы поняли, что бригада пошла стороной, то тоже отошли, и бой затих.

— Насколько бережно относились к танку?

— Буквально облизывали свои машины, потому что понимали, что от их состояния зависят и наши жизни.

— Насколько строго соблюдалась иерархия в экипаже? Участвовали ли вы в работах наравне со всеми, не было ли проблемы панибратства.

— Экипаж был как одна семья. Я вам говорю, Малешкин из фильма — это точно про меня. Но хоть я и был младше всех, проблемы панибратства не было, и в работах я участвовал наравне со всеми. Ко мне обращались или «командир», или «лейтенант». Даже Маратом редко называли, и то только офицеры. Вот своего первого механика-водителя я звал Серафим Васильевич, а других ребят в основном по именам. Ведь в танковой роте всего 50 человек, поэтому все друг друга хорошо знали.

Наверное, поэтому у нас и не было ни одного проявления трусости. Все-таки у нас, в отличие от пехоты, люди находятся в экипаже, а когда все вместе, то даже самые страшные моменты переносятся значительно легче.

— Что вы испытывали, когда приходилось давить врагов гусеницами?

— Конечно, нам приходилось прямо врезаться в колонны отступающих немцев и, не разбирая, давить все подряд, но такое случалось редко и никаких переживаний не вызывало. Какие там переживания, если нас все время подгоняли: «Вперед! Вперед!»

— В своих интервью нашему сайту некоторые бывшие танкисты признаются, что когда не было возможности отправить в тыл захваченных в плен немцев, то они их просто давили…

— У нас ничего подобного не было. Если брали немцев в плен, то мы их не трогали, а просто сдавали в тыл. Например, мой экипаж как-то накрыл целую группу. Однажды в разведке в каком-то селе, в одной хате мы захватили в плен четверых или пятерых власовцев. Но я даже не помню, чтобы их били, сразу сдали в штаб. Наш старшина как-то под Минском взял в плен немецкого офицера и тоже не тронул его.

Когда нам было давить пленных немцев, если мы стремительно продвигались вперед? Чаще всего у нас не было времени даже просто выйти из машины, чтобы что-то взять себе. Просто некогда было, не успевали. А вы говорите, давили. У меня, например, даже самых простых трофейных часов не было, потому что мне вполне хватало танковых. А когда останавливались, то самое главное — привести в порядок машину, это прежде всего. И если с танком случались какие-то проблемы, то всем членам экипажа приходилось помогать механику-водителю, потому что ему одному никак не справиться. Например, если какая-то проблема появлялась в двигателе, то, чтобы до него добраться, приходилось выгружать весь боезапас, а ведь мы старались брать по два БК. И только после обслуживания машины мы могли уже и поесть, и свои законные сто граммов выпить.

— Но вот вы лично, что чувствовали к немцам на фронте?

— Честно скажу, какой-то озлобленности или запредельной ненависти я к ним не испытывал. В бою да, злость была, азарт. Но никаких особых зверств лично я не видел, поэтому и особой ненависти не чувствовал. Идут пленные, и ладно.

Когда в конце января 45-го во время наступления мы оторвались от ближайших частей на сорок километров и ворвались в пригороды Кенигсберга, в Зидлунг, что ли, то немцы сидели у себя по домам. Свет горит, радио играет, правда, чемоданы уже собраны. И хоть одного мы взяли в оборот? Нет. Сидите себе и сидите. Придут наши, и, кому положено, разберутся.

— Как вы можете оценить немцев как солдат?

— Вояки. Но мы лучше. Хотя что я, 19-летний мальчишка, мог особенно понимать и анализировать в то время? Для меня главными были два правила: «Люби свой экипаж, и тогда ребята тебя хоть из огня вытащат». И «Бей врага!». А что еще?

— Раз вы затронули тему трофеев, то мне бы хотелось спросить, было ли у вас что-нибудь? И правда ли, что многие офицеры, особенно старшие, злоупотребляли в «трофейном вопросе»?

— У нас не было трофеев, потому что мы не брали пленных. Мы сразу уходили вперед, а с ними разбиралась пехота. Я вам говорю, что из вещей у меня не было совсем ничего, даже часов, поэтому и посылок домой не посылал. Вот оружие — да, почти у всех были трофейные пистолеты, ножи. А барахла не помню. Даже не могу назвать никого из наших, кто бы хоть что-то привез. Я же у многих бывал в гостях и видел, кто как живет, и поверьте, никто не шиковал. Уже после войны я активно участвовал в работе ветеранской организации нашего корпуса, поэтому мне пришлось плотно общаться и бывать в гостях у командира нашей бригады Соммера и комкора Буткова, но и у них я тоже ничего такого не видел.

Вот продукты брали. Помню, захватили одну станцию, а там три эшелона и полные склады, в которых чего только не было. Вот там мы загрузились. Но это случилось только потому, что мы первые туда ворвались и как раз нам устроили передышку.

— Вы часто вспоминаете вашего командира бригады Соммера, а вот командира корпуса Буткова на фронте приходилось видеть?

— Василий Васильевич был очень суровый и боевой командир. Он такие вещи там выделывал. Однажды я на него нарвался. Как-то раз мой взвод охранял штаб корпуса где-то на побережье Балтийского моря. И там в бою у меня ранило наводчика, не помню уже как его звали. Отправил его в госпиталь, а часа через три он возвращается: «Меня не приняли». — «Как не приняли? А ну садись на машину». Приехали в санбат. Длинный коридор, и по нему идет группа военных, все в комбинезонах. Меня пытались остановить: «Стой, там командир корпуса», но я только отмахнулся и чуть ли не матом: «Какой, к черту, командир корпуса?»

Он оборачивается и ко мне. Высокий. Тут я, конечно, мандраж дал: «Вот доставил раненого танкиста, которого не хотят принимать». — «Как не принимают? Сейчас примут». Я ему на одной из послевоенных встреч напомнил этот эпизод, но он его не вспомнил.

И про обоих я могу сказать только хорошее. Мне еще особенно запомнилось, что Андрей Иосифович Соммер, который был из обрусевших немцев, в 1-ю мировую воевал в Восточной Пруссии как раз в тех местах, где мы наступали в 45-м. Я с ним потом до самой его смерти переписывался.

Но я с ними почему часто общался и встречался? Потому что Буткова выбрали председателем совета ветеранов нашего корпуса, а меня его заместителем по поиску и связям с ветеранами. Я, кстати, до сих пор поддерживаю связь с сыном Василия Васильевича, который нам очень много помогал и помогает.

Конец ознакомительного фрагмента