Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

В глубине души он сознавал целесообразность приказа, но вот так взять и уйти из цеха после окончания смены, когда Лихобор ещё работал, он просто не мог. Это почему-то казалось унизительным. И он слонялся по цеху, останавливаясь то тут, то там, приглядываясь к фрезеровщикам или подолгу простаивая возле станков с программным управлением.

Однажды вечером — шёл уже октябрь и темнело рано, в цехе холодно сияли лампы дневного света — он подошёл к Лихобору и презрительно, со злостью сказал:

— Значит, рабочий класс — честнейший из честнейших?

— Вот именно. — Лука удивлённо посмотрел на ученика. — Что-то тебя опять повело на теорию. И вообще, отчего ты слоняешься здесь, когда тебе давным-давно пора быть дома и играть на своей электрогитаре?

— О гитаре поговорим потом. Сейчас речь о рабочем классе.

Лука выключил мотор, внимательно посмотрел на Феропонта: в тёмных глазах парня было возмущение. Что-то случилось. И ещё Лука подумал, что ему совсем не безразличны переживания этого занозистого, по-юношески дурашливого и способного Феропонта, уже зачисленного в большую семью сорок первого цеха.

— Что потрясло на этот раз твою самобытную душу?

— Пустые разговоры о рабочем классе. Всюду только и слышишь: ах, рабочий класс, ах, самая революционная сила мира, ах, творец материальных ценностей, ах, ах, и ещё сто раз ах! А поди-ка посмотри, что делает твой дорогой сосед и товарищ Борис Лавочка в сверхурочное время, за которое ему платят немалые деньги.

— Как что? Детали для нового самолёта.

— Поди полюбуйся! — Было в голосе парня что-то такое горькое, так болезненно искривились его губы, будто довелось ему сейчас, сию минуту, разочароваться в самом дорогом и светлая мечта его оказалась всего-навсего ярким мыльным пузырём. Лопнет — и всё, пустота.

Лихобор подошёл к станку Бориса Лавочки и сразу всё понял. Токарь из обрезков дюралевой болванки точил катушку для спиннинга. Две готовые катушки лежали рядом. Заказ, по всей очевидности, выполнялся немалый.

— Ты что делаешь? — сдерживая закипавшую ярость, спросил Лука.

— Деталь аш-двадцать восемь пятьдесят шесть для нового самолёта, ты же знаешь, — и глазом не моргнув, ответил Лавочка.

— Может, у тебя и чертежи есть для этой детали? Техпроцесс?

— Чертежи забрали в бюро труда и зарплаты, нужно что-то уточнить в расценках, нормы вроде бы завышены, а я проявил сознательность и попросил привести их в соответствие с реально затраченным временем.

— Хорошо. — Лука удивился своему спокойствию и самообладанию. — Возьму-ка я у тебя одну детальку.

Он взял со стеллажа и сунул в карман катушку.

— Положи на место! — крикнул Лавочка. — Деталь секретная, подлежит строгой отчётности.

— Подлюка ты! — тихо, с презрением проговорил Лука. — Хватило совести? Кого обманываешь?

— Что ты ко мне привязался?

— А то, что делаешь ты спиннинговую катушку, а не деталь, — стараясь не сорваться на крик, сквозь зубы процедил Лука. — Ясно теперь, откуда у тебя деньги на пропой.

Лоб Бориса Лавочки покрылся крупными каплями пота. Он оглянулся, ища подмоги, глаза метнулись вправо, влево, заметили Феропонта, который стоял рядом и внимательно прислушивался к разговору.

— А это чучело бородатое чего стоит? — закричал Лавочка. — Весь цех охвачен энтузиазмом, а он ходит здесь, болтается, высматривает.

— Это тебя не касается.

— Деталь аш-двадцать восемь сорок семь ты мне вернёшь сию минуту. — Возмущение, злоба и страх плескались в глазах Лавочки. — Они же на строгом учёте!

— Только что она называлась аш-двадцать восемь пятьдесят шесть, — напомнил Лука. — И за сколько ты продаёшь спиннинговую катушку?

Борис Лавочка молчал, крепко сжав побелевшие от волнения губы, с трудом успокаивался.

— Поговорить надо, — наконец сказал он. — Пусть товарищ Тимченко отойдёт. Разговор секретный, как, между прочим, и деталь.

Феропонт посмотрел на Луку вопросительно. Ох, как хотелось ему остаться, послушать этот «секретный» разговор!

— Подожди меня, пожалуйста, у нашего станка, Феропонт, — попросил Лука.

Парень не двинулся с места.

— Я прошу подождать меня у нашего станка, — повторил Лука.

— Стыдно тебе за своего дружка? — спросил Феропонт. — Вот оно, настоящее лицо этого рабочего человека! Как редиска: красное только сверху. Можешь не волноваться, я уйду. Мне и без того всё ясно. — Феропонт подчёркнуто небрежно ударил одну ладонь о другую, будто стряхивая с них невидимую пыль, повернулся и медленно отошёл.

— Отдай катушку! — потребовал Лавочка. — А то силой возьму.

— Попробуй. — Лихобор с презрением сверху вниз посмотрел на невысокого токаря.

Борис Лавочка обессиленно облокотился о станок, словно в нём сломалась какая-то прочно державшая его пружина. Лицо стало несчастным, обиженным, ещё минуту — и токарь заплачет горькими слезами, жалуясь на свою судьбу.

— Что же ты со мной делать собираешься? — всхлипывая, проговорил он. — Такой пустяк. Ну, спиннинговая катушка. Ну и что? Я нарочно её деталью самолёта назвал, чтобы этот бородатый выродок не смеялся…

— А о том, что этот «бородатый выродок» тоже человек и у него душа есть, ты подумал? — спросил Лука. — И душа эта верила в рабочий класс…

— Кто верил? Феропонт? — Мгновенно забыв о слезах, Лавочка рассмеялся. — Ох, не смеши меня! Пиши лучше юмористические рассказы в журнал «Перец». Талант пропадает.

— Не буду писать юмористических рассказов, — ответил Лука. — И ты мне зубы не заговаривай.

Лицо Лавочки снова моментально преобразилось: из весёлого стало жалостно-несчастным, будто токарь мгновенно сменил маску.

— Что же ты со мной будешь делать? — опять запричитал он. — Имей в виду, если выставишь на позор перед всем цехом, я не переживу, куплю верёвку, сделаю петлю и повешусь. И глазом не моргну, я отчаянный, на всё решусь. А вас потом совесть заест, будете в грудь себя бить да самокритикой заниматься: недоглядели, мол, чуткости не проявили. Да поздно будет.

— Вешайся! — Лука разозлился не на шутку. — Сделаешь доброе дело, люди скажут: значит, ещё осталась у него рабочая совесть, не всю пропил.

— Брешешь, не повешусь! — Лицо Бориса вновь неузнаваемо изменилось — стало злым, ненавидящим. — Я всем на собрании расскажу, как ты, профорг, вместо воспитательной работы в петлю меня толкал.

— Давай говори, я выдержу, — согласился Лука. — Сколько ты катушек сделал?

— Одну, ту, что у тебя в кармане. И брось ты из меня кровь пить, присосался, как пиявка. Житья нет! Хочешь на собрание — давай на собрание, хочешь с завода выгнать — выгоняй с завода! Давай потешай свою душонку, карьерист несчастный! Когда тебе лихо было, небось я грудью встал на защиту, а ты… Дерьмо ты, вот кто. А ещё, говорят, человек человеку друг, товарищ и брат. В гробу я вас видел, таких братьев!

— Это правда, ты защищал, — думая о чём-то своём, сказал Лука. — А вот я тебя защищать не буду.

— Уж это-то я знаю, где тебе… Ну и иди подобру-поздорову, мне ещё норму выполнять надо.

— Сколько катушек в этой норме?

— А это уж моё дело.

Лука отошёл от станка Бориса Лавочки, разыскал на третьем участке Горегляда, рассказал ему о катушках.

— Что думаешь делать? — спросил парторг.

— Поставим вопрос на собрании, пусть все решают. Понимаете, мне Лавочку почти не жалко, сорную траву — с поля вон, мне этого патлатого Феропонта жалко. Да, да, именно его. — Лука поймал удивлённый взгляд парторга. — У него в душе затеплилось что-то настоящее, вспыхнул пока ещё очень слабенький огонёк, понимаете, огонёк надежды, веры, что есть люди, крепкие люди, и вдруг на этот огонёк дунули, и погас он, а снова зажечь его не так-то просто.

— Когда думаешь собрать народ?

— Да прямо сегодня, в пересменок.

— Отложи до завтра, до обеденного перерыва.

— Почему? С кем-нибудь посоветоваться хотите?

— Нет. Всё правильно решил. Но, понимаешь, когда люди вот так, по полторы смены вкалывают, они после работы усталые, злые, могут этому Лавочке морду набить. Отложи до завтра.

— Лавочка завтра не выйдет на работу.

— А ты его предупреди: с ним или без него — собрание состоится. Понимаешь, выгнать человека проще пареной репы, но терять такого токаря не хотелось бы. Да и человека тоже.

— Ещё бы! — согласился Лука… — Мы с ним вместе в учениках ходили. До армии…

— Вот видишь, как ты его скверно воспитал, — пошутил Горегляд.

Лука, подходя к своему станку, ещё издали увидел сосредоточенное лицо Феропонта, низко склонённое к суппорту, словно парень хотел в эту минуту разглядеть что-то для него очень важное. Планшайба вертелась медленно, на самых малых оборотах. Лука остановился за колонной и несколько минут смотрел, как внимательно, стараясь не сделать ни одного лишнего, а значит, и неточного движения, работал парень. Лицо Феропонта в эту минуту тоже изменилось, только на этот раз на него не надели, а наоборот, сняли обычную шутовскую маску. Стало оно мужественным, красивым, и даже короткая бородка не портила, а усиливала это впечатление.