Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит - Марио Эскобар

заболевания тифом, то я распоряжусь очистить их немедленно, понятно? Я делаю это не ради вас. Я просто хочу, чтобы вы поняли, что мне это не доставляет никакого удовольствия. Мы должны жертвовать слабыми, чтобы смогли выжить сильные. Единственный способ для природы не сбиться с верного пути – это позволять ей самой выбирать, кому жить, а кому умереть.

– Да, господин доктор, – ответила я, дрожа, хотя и попыталась унять сердцебиение, когда он протянул мне подписанную бумагу.

– Отнесите эту записку секретарю Гуттенбергер. Она еще не успела обработать приказ, – сказал он.

– Благодарю вас, – сказала я.

– Не благодарите меня, фрау Ханнеманн. Моя работа заключается в том, чтобы сохранить лагерь и выполнять свои обязанности, а не заботиться о жизни каждого заключенного. Германия сохраняет жизнь тысячам неарийцев, но не потому, что заботится о них или следует каким-то абсурдным гуманитарным соображениям, – высокомерно ответил он.

Я выскочила из барака и почти бегом бросилась в канцелярию, боясь, что дополнение к приказу придет слишком поздно. У самого барака я остановилась, чтобы перевести дыхание, и в этот момент ко мне подошла одна из охранниц – Мария Мандель. У меня еще не зажила рана, которую я получила от нее сразу же после нашего прибытия в Аушвиц.

– Куда это ты собралась, цыганская шлюха? – спросила она, поднимая кнут.

– У меня приказ от доктора Менгеле, – протянула я бумагу.

Она сделала вид, будто хочет скомкать ее и выбросить, но тут у нее за спиной возникла другая охранница, Ирма Грезе, прошипевшая:

– Ты что, ищешь неприятностей? Разве ты не узнаешь подпись Менгеле?

Мандель нахмурилась. Удостоверившись в подлинности подписи, она разрешила мне пройти.

Едва смея дышать, я вошла в главное помещение и положила бумагу на стол Элизабет Гуттенбергер. Это была умная и красивая цыганка. За все время нашего пребывания в лагере мы едва обменялись с ней парой слов, но большинство заключенных отзывались о ней хорошо. Ее семья торговала антиквариатом и струнными инструментами в Штутгарте. Отец ее был депутатом Рейхстага и одним из самых известных членов цыганской общины.

– Доктор Менгеле отменил ликвидацию бараков восемь и четырнадцать, – сказала я, все еще пытаясь перевести дух.

– Хвала Богу хотя бы за это. У меня кровь в жилах застыла, когда я увидела приказ, – сказала Элизабет, ставя печать на записку.

– Мне так жаль всех, кто завтра умрет, – ответила я.

– Единственное, в чем я уверена, так это в том, что мы все умрем. Но если мы сможем спасти хотя бы кого-то, наша ежедневная борьба того стоит, – сказала Элизабет. – Я здесь с середины марта и видела только смерть и опустошение. Всю мою семью в Мюнхене арестовали. Здесь в лагере находятся несколько моих братьев и сестер, и я пытаюсь воспользоваться своим положением, чтобы помочь им, но это почти бессмысленно. Здесь нечем делиться.

– Ну, у тебя хотя бы приличная работа.

– Когда мы приехали сюда, нам пришлось строить бараки и прокладывать улицы лагеря. Мой отец не выдержал напряженного труда и умер первым. Кто знает, сколько из нас выберется отсюда живыми? Иногда я думаю, что никто.

Ее слова в очередной раз подтвердили неумолимую реальность Аушвица. Откладывать смерть нескольких человек бессмысленно, если всем нам здесь предстоит умереть. Конец разговору положила вошедшая охранница Мандель – суровая женщина, способная посеять ужас в душе одним лишь своим взглядом. Я никогда не могла понять, как охранники достигали такой высокой степени бесчеловечности. В конце концов я просто смирилась с тем, что они видят в нас животных, за которыми нужно следить и при необходимости уничтожать. Я медленно вернулась в свой барак и глубоко вдохнула, прежде чем войти. Увидев всех своих соседей, я медленно выдохнула. Приди я в канцелярию на пару минут позже, всех их на следующий день уничтожили бы.

Блаз, которому было поручено заботиться о младших братьях и сестрах, дал мне полный отчет за день. Отис подрался с другим мальчиком. Близнецы украли костыли у пожилого мужчины по имени Клаус, но все обернулось шуткой для всех. И, наконец, Адалия вела себя как обычно, то есть очень хорошо. Весь день она почти не отходила от Анны, а та обращалась с ней, как с родной внучкой.

Я накормила их тем, что удалось раздобыть сегодня. Благодаря моей должности медсестры мне было легче достать хлеб, картофель или банку сардин. Это было немного, но каждый день я передавала их разным семьям в бараке. Потом я немного посидела и поговорила с Анной.

– Все в порядке? – спросила она. – Сегодня ты какая-то особенно подавленная.

– Трудный выдался день, – ответила я, не желая вдаваться в подробности.

– Разве не так всегда? Здесь каждый день как подъем на высокую гору.

– Это точно, – рассеянно кивнула я.

– Нам уже все известно, – добавила она чуть тише, стараясь, чтобы никто не услышал.

Лагерь – маленькая деревня, и новости тут распространялись подобно лесному пожару.

– Я ничего не могла для них сделать, – покачала я головой в отчаянии.

– Но ты смогла спасти нас. Рано или поздно их все равно бы убили. Больные люди здесь долго не живут. И вообще, не всегда получается так, как задумаешь. Я выросла во Франкфурте. У нашей семьи была текстильная фабрика. И мы все вместе там работали. Однажды я познакомилась с учительницей по имени Мария. Она была настоящим ангелом: добрая и внимательная. Она попросила моего отца позволить ей научить меня читать и писать. И вот днем я работала на фабрике, а вечером и в воскресенье приходила к Марии заниматься. За месяц я научилась читать и писать. Мне было уже тринадцать лет, но я обладала острым умом и любознательностью. И мне захотелось учиться и дальше. Но затем одна семья посватала нам своего сына и наши семьи договорились о браке.

– В тринадцать лет? – недоверчиво спросила я.

– Да, они согласились подождать, пока мне не исполнится четырнадцать. Но как только меня посватали, мама запретила мне продолжать учебу. По ее мнению, теперь мне нужно было учиться другим вещам: готовке, шитью и всему тому, что должна уметь замужняя женщина.

– Печально, – сказала я.

– Нормально, – пожала она плечами. – Как обычно. Мне было непросто с мужем, но у меня было пятеро замечательных детей. Я следила за тем, чтобы все они ходили в школу, включая девочек, но это мало что дало. Нацисты разрушили все мои мечты.

– Но вы хотя бы смогли дать своим детям образование. Здесь, в лагере, у вас получилось сохранить порядок среди немецких цыган, и вы спасли меня с детьми. Я восхищаюсь вами, Анна.