Михель Гавен - Месть Танатоса

Всю дорогу на обратном пути в Берлин он был задумчив и молчалив. Зная жесткий характер шефа, Раух не донимал его вопросами. Сидя в полутьме на заднем сидении, оберштурмбаннфюрер сигарету за сигаретой, стряхивая пепел в приоткрытое окно машины. Летящие капли дождя, разбиваясь о стекло, попадали ему на фуражку и на воротник кожаного плаща. Но он не обращал на это внимания. Время от времени чиркнувшая зажигалка освещала тусклым колеблющимся светом его скрытое под тенью черного козырька лицо. Оно выглядело усталым и сосредоточенным. За окнами мелькали темные массивы деревьев, редкие поселения без единого огонька, одинокие фермы и бескрайние размокшие поля. Шуршали шины по мокрому асфальту, брызгами разлетались лужи, впереди и сзади маячили машины охраны, крупными каплями хлестал в лобовое стекло дождь.

Чутко выставив «сторожевое» ухо, Вольф-Айстофель дремал на сидении рядом с хозяином. Докурив очередную сигарету, оберштурмбаннфюрер небрежно выбрасывал окурок в окно и, достав новую, снова щелкал зажигалкой.

Только один раз он нарушил молчание, обратившись к адъютанту.

— У тебя есть сигареты, Раух? У меня кончились, — голос его прозвучал бесстрастно. Раух повернулся и передал ему нераспечатанную пачку «Кэмел». Блеснул огонек зажигалки. Машины остановились у шлагбаума. Офицер дорожной полиции подошел к шоферу и посветил фонариком внутрь. Вольф-Айстофель тревожно вскинул морду. Раух сквозь стекло показал удостоверение. Едва взглянув на документ, офицер отошел в сторону и отдал честь. Шлагбаум открылся. Машины снова понеслись в ночь.

Маренн слышала, как все стихло во дворе. Должно быть, оберштурмбаннфюрер со свитой отбыли в Берлин. Последнее, что он сказал уходя, было то, что сегодня она будет ночевать в этой комнате, с детьми. Как было бы хорошо выспаться в чистой, мягкой постели, помыть Штефана, причесать Джилл. Но все это — мечты, Маренн знала наверняка. Разве Габель и Ваген позволят?! Теперь, когда никто не может их проверить, они отыграются сполна. Да и почему она должна пользоваться преимуществами перед другими заключенными? Потому что ее заметил какой-то оберштурмбаннфюрер из Берлина? Как назвал его Габель. «Это сам…» Нет, она уже не помнит. Да и зачем? Где же дети? Маренн волновалась. Он обещал, что их накормят и приведут. Но почему же до сих пор не ведут? Сколько прошло времени?

Маренн подошла к двери, подергала за ручку — заперто. В коридоре — тишина. За стенами — тоже. Беспокойство становилось сильнее — Маренн прошла по комнате и опустилась на край постели, приготовленной комендантом для любовных утех высокопоставленного берлинского гостя. Возможно, оберштурмбаннфюрер обманул ее и детей вовсе не приводили? Господи, когда же кончится эта невыносимая тишина? Сейчас она готова была услышать все, даже разрыв гранаты или треск автоматной очереди, крик о помощи, только бы не ждать. Не ждать.

Наконец послышались шаги. Маренн поднялась, наблюдая за дверью. Вот подошли, щелкнул замок — дверь открылась: на пороге появился унтершарфюрер Ваген, за ним маячил автоматчик. Ваген перешагнул порог и посторонился. За его спиной, под дулом автомата, взявшись за руки стояли Штефан и Джилл. Эсэсовец подтолкнул их к матери:

— Идите, — бросил Ваген и с едва сдерживаемой злостью взглянул на Маренн: — Забирай своих ублюдков. Благодаря хорошему настроению господина оберштурмбаннфюрера они сегодня объелись. Но ничего, завтра они забудут об этом! — пообещал он. — Точнее, уже сегодня, сейчас же, — он неприятно засмеялся, обнажая прокуренные зубы. Штефан подбежал к матери и обнял ее за плечи:

— Мама, какая ты красивая, — прошептал он по-английски, — ты красивая, как в Париже!

— Говорить по-немецки! — гаркнул Ваген и выхватил из сапога плеть.

— Повтори по-немецки, Штефан, — Маренн прижала голову мальчика к груди, — повтори, сынок, — попросила она, спокойно глядя на Вагена.

— Ты очень красивая, мама, как в Париже, — путая слова, невыразительно пробубнил Штефан и замолчал, отвернувшись.

— В Париже… Тоже мне, парижане, — криво усмехнулся Ваген — тут вам не Париж. Давай, переодевайся, быстро, — и бросил к ногам Маренн ее тюремное одеяние. — Вы что, и в самом деле возомнили, что будете спать на голландских простынях? Живо переодевайся и марш в барак! — приказал унтершарфюрер. — Все, праздники кончились.

Маренн не шелохнулась. Тогда Ваген подошел к ней, его короткие толстые пальцы прикоснулись к ее подбородку. От отвращения Маренн почувствовала тошноту.

— Господин комендант сердит на тебя, — произнес старший охранник, зловеще понизив голос. — Ты выставила его в невыгодном свете перед господином оберштурмбаннфюрером. Теперь господин оберштурмбаннфюрер доложит в Берлине, что у нас нет порядка. И всё из-за тебя. Раздевайся! — вдруг крикнул он во весь голос, и лицо его потемнело.

Ваген схватил Маренн за подбородок и так сильно сжал, что ей казалось, он сейчас сломает ей челюсть. Штефан вскрикнул и, извернувшись, повис у Вагена на руке. Свободной рукой эсэсовец с размаху ударил мальчика по лицу и сбросил на пол. Потом коротко кивнул автоматчику. Охранник за волосы оттащил мальчишку к двери.

— Раздевайся, я сказал! — Ваген не отпускал Маренн. Закинув ей голову назад, он вращал ее из стороны в сторону, как будто пытаясь оторвать от шеи. — Раздевайся! При мне. Или ты раздеваешься только при важных особах из Берлина? — он ехидно засмеялся и резким движением сдернул лиф платья, разорвав молнию.

— Господин оберштурмбаннфюрер, наверное, нашел, что у тебя красивая грудь. Действительно, тут есть за что потрогать. Не очень-то ты исхудала в некоторых местах, голубушка. Не так уж плохо мы тебя кормим!

Ваген отпустил ее лицо и хотел обнять за талию, но, воспользовавшись моментом, Маренн резко отступила назад и прижимая к груди разорванный бархат, сказала спокойным и твердым голосом:

— Позвольте, господин унтершарфюрер, я переоденусь сама. Мне бы не хотелось занимать у Вас Ваше драгоценное время.

На мгновение Ваген опешил и не сразу нашелся, что ответить. Видя его замешательство, Маренн быстро скинула платье и, не обращая внимания на охранника, который смотрел на нее во все глаза и даже отпустил Штефана, натянула на себя тюремную робу. Потом все так же невозмутимо и твердо произнесла:

— Я готова, господин унтершарфюрер, позвольте мне взять детей и пройти в барак.

— Твое счастье, — процедил сквозь зубы Ваген, помахивая плетью, — что господин оберштурмбаннфюрер сегодня намекнул коменданту, будто ты еще пригодишься им там, в Берлине. Не знаю уж для чего, — он ухмыльнулся, — а то бы я с тобой разделался.

Он угрожающе взмахнул плеткой.

— А ну, бери своих щенков. И пошла! — напоследок все же резанул ей плетью по спине. Маренн стерпела — не вскрикнула. Только согнулась от удара. И тут же распрямилась снова. «Хорошо, что не Штефана ударил, меня —пусть», — мелькнуло у нее в голове. Она взяла сына за руку, потом подошла к Джилл. Приласкала ее, утерла слезы и, повернувшись к Вагену, голосом, глухим от боли, сочувственно произнесла:

— Мне кажется, Вы много пьете и мало спите, унтершарфюрер. Поэтому Вы все время нервничаете. Это может плохо кончиться. Вам надо больше отдыхать. Проводите меня, — она обратилась к охраннику и спокойно прошла мимо остолбеневшего Вагена, ведя детей за руки.

Только она знала, что ей это стоило.

Сияя блестками, разорванный «тюльпан» Коко Шанель остался лежать на полу.

Они въехали в Берлин на рассвете, когда черная ночная мгла только-только начала отступать, как разгромленная армия с поля боя, оставляя на милость победителя света пепелища серых улиц, громады умытых дождем домов, пики монументов, обнаженные скверы и парки полусонного города.

Машины проехали центр Берлина, мимо величественных Бранденбургских ворот и, свернув, остановились у небольшого особняка, где размещалась штаб-квартира политической разведки СД-Заграница. Гауптштурмфюрер Раух распахнул дверцу черного «мерседеса», оберштурмбаннфюрер СС Скорцени вышел, сухо бросив на ходу офицеру охраны:

— Ваши люди могут отдыхать. Благодарю, — и в сопровождении адъютанта с овчаркой на поводке вошел в здание. Часовые у дверей в черных мундирах с большими пистолетами на ремнях отсалютовали им поднятием руки.

Пройдя приемную, оберштурмбаннфюрер вошел в свой кабинет, зажег свет, сбросив плащ и фуражку, прошел к столу.

Устало опустился в кресло, облокотившись на зеленое сукно и сжал ладонями виски.

— Раух! — громко позвал он адъютанта, оставшегося в приемной. — Поставь кофе. И накорми Айстофеля. Есть-то хочешь, друг? — Скорцени потрепал по лохматому затылку улегшегося у его ног пса. В ответ Айстофель, не поднимая головы, лениво помахал хвостом.

— Он у коменданта наелся, — войдя в кабинет шефа, Раух убрал в шкаф плащ и фуражку оберштурмбаннфюрера, потом достал чашки для кофе и расставлял их на кофейном столике. Вернувшись в приемную, возился с кофеваркой — через несколько минут оттуда донесся восхитительный аромат настоящего «Поль Ривер».