Александр Родимцев - Добровольцы-интернационалисты

Шесть раз Ибаррури подвергалась арестам и тюремному заключению, но власти всякий раз вынуждены были освобождать ее по требованию народа. Особенно большую роль она сыграла в создании антифашистского народного фронта в Испании (1935—1936) и в период освободительной войны испанского народа против фашистских мятежников и итало-германских интервентов, которых поддерживали империалисты Англии, Франции и США. Пасионария — истинно пламенный народный трибун, талантливейший организатор, великая дочь рабочего класса. И вот она должна быть у нас. Все ждали ее приезда.

С нею приехали комиссар Центрального фронта Франциско Антон и прославленный в боях командир Модесто. Как всегда жизнерадостная и веселая, Пасионария была в приподнятом и хорошем настроении. Она пошла на передовую к бойцам, в окопы:

— Как, Павлито, можно? Это не сложно?

Пройти на передовую — всегда риск, и я ответил:

— Конечно, можно, но не обязательно. Вы же не агитатор бригады и не комиссар дивизии. Вы руководитель партии.

Мой ответ ее не удовлетворил. А Листер согласился идти вместе с ней. Ну а Листер пойдет — пойдут и все остальные. Значит, наберется большая группа людей. И, конечно, каждый станет вести себя героем, не будет маскироваться, и там, где нужно, может быть, переползти, пошагает в рост. Наблюдатели противника увидят их и вызовут артиллерийский огонь.

Долго шел спор. В конце концов решили идти вчетвером: Долорес, Листер, Антон и я. Многие командиры, естественно, обиделись, не попав в нашу группу. Но потом убедились, что так лучше.

Пасионария переоделась так, чтобы издали ее можно было принять за мужчину. На голове — пилотка, та самая «испанка» с кистью, которую многие наши советские ребятишки носили в 1936—1939 годах в знак солидарности с Испанией.

И вот мы в первой траншее. Не успели спуститься, как Пасионарию сразу окружили солдаты и офицеры, громко приветствуя. Она знала, что во 2-м батальоне есть две девушки-пулеметчицы, сражающиеся уже более трех месяцев и особенно отличившиеся в последних боях. Пасионария пробралась и к ним в окоп. На вид им казалось всего 16—17 лет. Радостные и счастливые, они разговаривали с нею.

Вокруг стало столько оживления, веселья и шума, что итальянцы из фашистского экспедиционного корпуса, который противостоял нашей 11-й дивизии, почувствовали что-то подозрительное. Неподалеку стали рваться мины и снаряды. Надо было немедленно уходить, пока итальянские артиллеристы не сделали точную пристрелку. Но Пасионария и слышать об этом не хотела. Она продолжала беседовать с солдатами и офицерами — горячо говорила о неминуемом часе, когда интервенты покинут Испанию или найдут себе здесь могилу вместе с фашистскими мятежниками.

— Сейчас командиры итальянского экспедиционного корпуса, в том числе и генерал Манчини, издают много приказов, пишут срочные и весьма срочные документы о низком политико-моральном состоянии своих войск, принимают всевозможные меры к тому, чтобы восстановить дисциплину, — рассказывала Ибаррури. — Они снимают командиров частей, которые со своими подчиненными позорно бежали с поля боя во время нашего наступления. Многие части и подразделения сейчас расформировываются, потому что понесли большие потери и не способны вести боевые действия. А у нас ведь совсем не так! Правда?..

Сердечно и проникновенно Пасионария говорила о солдатах, унтер-офицерах 2-й бригады, мужественно дравшихся с итальянскими войсками. Для бойцов это был большой, радостный и впечатляющий день. Они видели рядом с собой на передовой линии прославленную Пасионарию и, затаив дыхание, слушали пламенного революционного трибуна.

…Мужество женщины!.. Пред ним преклоняешься всегда.

Как-то нашей бригаде предстояло действовать на вспомогательном направлении, во втором эшелоне. Вместе с начальником штаба Родригесом мы составили план учебы на три дня. Переписав начисто, пошли к Листеру.

— Так быстро? — удивился он и недоверчиво посмотрел на нас.

Он читал не спеша, подолгу останавливался на каждой странице, переворачивал ее, начинал другую, потом снова возвращался назад. Изучив план до конца, прижал его ладонью:

— Когда же людям отдыхать, Павлито? Ни минуты свободной.

Я понял, что план сильно перегружен, но попытался оправдаться:

— Военным людям отдыхать не положено. Разобьем Франко — тогда отдохнем. И потом, вообще есть поговорка: «Больше пота в ученье — меньше крови в бою».

Листер вслух перевел пословицу на испанский, подумал, улыбнулся:

— Все это правильно, Павлито. План хороший, но отдыхать людям тоже надо. И не забудь, что испанцы любят хорошо повеселиться, попеть песни, поговорить за стаканом вина. Когда бой идет — мы воюем, а затишье — мы гуляем. Годами сложившиеся обычаи, нравы, привычки сразу, даже если они плохие, не сломать. А вообще-то, ты прав: к дисциплине наших солдат и офицеров надо приучать и приучать.

Коррективы в план были внесены. Для учебы с офицерами предусмотрены тактические занятия в поле. На следующее же утро и начали. Но второй эшелон — не тыл. Боевые задачи оставались.

Перед нами шли кровопролитные бои. На этом участке я, между прочим, снова встретил друга-земляка Колю-артиллериста — Николая Гурьева.

Теперь он рассказал, как воюет в составе 35-й бригады, как его командировали в подошедшую сюда 11-ю интернациональную. Она не имела своей артиллерии, и ей надо было помочь огоньком.

— Жарко было здесь, — вздыхал Коля. — У франкистов численное превосходство, лезут, невзирая на потери. А в 11-й бригаде всего около полутора тысяч человек. Но зато все дерутся здорово… На днях остались мы со своим НП в тылу противника. Видим, как франкисты пошли в атаку, а ничего сделать не можем: перерезаны провода, нарушена связь с огневыми позициями. Мы впятером — три испанца, я и переводчик — дождались темноты и начали ползком пробираться к нашим батареям. К утру оказались на опушке невзрачного парка. Начался сильный минометный огонь. Фашисты били по одному и тому же месту впереди. Закончат обстрел — и марокканцы с гиком бросаются на перепаханный минами окопчик. Но их встречает мощный огонь «максима». Окруженный пулеметный расчет несколько часов упорствовал. Вдвоем ведь… Их накроют огнем, а они после этого опять атаку отражают. Сколько марокканцев перемолотили!.. Фашистам надоело, и они обошли пулеметчиков стороной. Тогда наши ребята развернулись и ударили им в тыл. Мы следили за этим поединком, но чем помочь? У нас одни пистолеты… И фашисты пустили на них три танка. Первый они подожгли, а два других расправились с ними…

Подразделение Коли-артиллериста находилось в первом эшелоне, а наша бригада — во втором. Но в этой обстановке мы тоже быстро получили «первоэшелонную» задачу. Наступать!.. Энрике Листер решил ввести свои подразделения в бой во второй половине дня, как только будет прорвана линия вражеской обороны. Нам предстояло пробиваться меж двух опорных пунктов — Лас-Росас и Махадаонда — в направлении телеграфа.

Массивное здание телеграфа на небольшом холме считалось ключом обороны противника. Четыре этажа противник сумел хорошо приспособить к круговой обороне. Многочисленный гарнизон готовился к длительному сражению. Но в случае падения телеграфа нам можно было легко захватить и два других важных опорных пункта.

Приготовились. Пулеметчики — среди них и мой друг Мигель — еще раз проверили «максим». Артиллеристы замаскировались, нанеся на карту вражеские цели. Санитары с хорошо укомплектованными сумками затаились в томительном ожидании атаки. А сигнала все не было. Прошел час, второй, третий… Вечер, ночь, утро…

Оказалось, части 3-й и 21-й бригад, что начинали наступление (и после успеха которых вступали в бой мы), у самой линии обороны противника наткнулись на проволочные заграждения. Саперы были застигнуты врасплох, специально выделенных людей проделывать проходы не предусмотрели. Пока стали перестраиваться, противник открыл ураганный огонь, прижал их к земле. Атака захлебнулась. Мятежники вызвали на подмогу авиацию, помолотили бомбами, артиллерийским и минометным огнем, а затем сами перешли в наступление.

Этот контрудар пришелся в стык нашей бригады и бригады анархистов. Наши стойко сдерживали натиск врага, штурмовавшего до самой ночи. К утру обещали подкрепление. И тут с фланга к командиру прибежала запыхавшаяся девушка в военной форме. Сквозь слезы горечи, обиды и стыда она сообщила, что батальон анархистов, в котором она служила, снялся с места и оставил позиции. Ушли тихо и незаметно. Командир анархистов сказал, что держать оборону, да еще ночью, — безумие. Это походило на предательство.

— Трусы, лжецы, хвастуны, — плача, возмущалась девушка. Она попросилась остаться.

Наши приняли срочные меры, чтобы прикрыть оголенный фланг — сформировали небольшую группу и выдвинули ее с пулеметами. Девушку-анархистку назначили вторым номером к коммунисту-пулеметчику Мигелю. Надо ли уточнять, что это была его Франческа.