Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

зимнюю стоянку походом в 240 верст к станции Яомынь и расположились в деревне Паучеинзе. Шли с 2 дневками 10 дней. Было морозно, дул ветер, выпало много снега.

Теперь устраиваемся на новых местах. Полк разбросан по деревням верст на 6–7. Китайцев сбили по несколько семей в одну фанзу. Мы поместились в маленькой деревушке и вшестером занимаем одну фанзу. Сыро, холодно. Но нам поставили хоть печку, которую мы сильно натапливаем. А бедные солдатики уж подлинно прохлаждаются в холодных фанзах. Впрочем, и им на днях будут устроены печи.

Устроили учебную команду. Хожу версты за 2 на урок закона Божия да по эскадронам беседую в обоих полках: в Нежинском все еще нет священника.

Пишу, а не знаю, дойдет ли до родных это мое писание. Живы ли они? Нет ни писем, ни телеграмм.

У нас здесь все говорят, что Москву и Петербург сожгли и даже России уже не существует, а на ее месте только пепел и реки крови.

Здесь забастовала Забайкальская дорога, и 2 недели уже не было движения. В г. Чите будто бы происходила стрельба…

Господи! Что же это?

2 ноября

30 октября пришел от главнокомандующего приказ, которым он назначает меня в комиссию по устройству кладбищ павших воинов на полях битв. Председателем этой комиссии назначен ген. Сахаров, что был начальником штаба у главнокомандующего ген. Куропаткина.

Придется объехать все поля битв 3-й армии, начиная чуть-чуть не от Порт-Артура. Опять, значит, побываю в Инкоу, Ляояне, Шахе, Мукдене, Телине, Сыпингае и проч. Это дело, конечно, нескольких месяцев.

Впрочем, командир нашей бригады ген. Баумгартен послал в штаб армии телеграмму с просьбой об освобождении меня от этой обязанности, т. к. я один священник на целую бригаду.

Нет худа без добра: может быть, именно это-то самое обстоятельство, т. е. то, что я один на бригаду, и спасет меня от этой, откровенно говоря, неприятной для меня миссии мыкаться вновь по Манчжурии.

Да будет на все воля Господня!

8 ноября

Вышел приказ ген. Линевича немедленно уволить всех запасных. А их ведь 600 тысяч человек. Итак, раньше весны или даже лета нашему полку отсюда, значит, не выбраться.

Почты нет. Я решительно не знаю иногда, что с собой делать: такие бывают приступы тоски!

Ах, как трудно стало мне! Во время войны легче было. Впрочем, Богу, видно, так угодно, чтобы мы тут задержались: зато беспорядки в России, может быть, затихнут к нашему приезду.

22 ноября (д. Паучеинза)

Эти дни мне было очень трудно: ездил по эскадронам, 2 раза был в Нежинском полку и так уставал, что не мог писать.

Да и стоит ли писать? Письма перестали доходить по назначению. До освободительного движения не пропало ни одного письма, ни одной посылки, хотя последние так иногда запаздывали, что я считал их уже погибшими и понапрасну нарекал, как и другие, на существующие порядки. Теперь, с получением свободы, люди прежде всего остановили движение поездов и действие телеграфа.

Какое странное понимание и применение дарованной свободы!

18 ноября произошло событие, причинившее мне великую радость в наши скорбные дни: моему церковнику, неотлучно бывшему при мне и разделившему со мной все трудности походов и поездок, моему доброму во всем помощнику Михаилу Максимовичу Сытнику командующий 2-й армией лично повесил георгиевский крест.

Как я рад за него! Ох, и трудно же достаются солдатикам эти беленькие крестики!

16 декабря (д. Паучеинза)

С начала ноября ничего не получаю из родных краев, никаких известий. Живы ли родные? Ведь от свободных россиян всего, как видно, можно ожидать.

Мы, как в могиле, положительно отрезаны от всего мира и ничего не знаем, что теперь творится на белом свете. Благодаря забастовкам везут отсюда столь тихо, что, несомненно, не скоро мы выберемся из Манчжурии.

Устроили мы в фанзе довольно приличную церковь: человек 200 помещается. Каждый праздник совершаю в ней литургии. Почти ежедневно объезжаю верхом эскадроны.

Жизнь, по своему томлению, неописуема. Солдаты прямо заявляют:

– «Ну, батюшка, если бы не церковь да не беседы, то хоть умирай. Пожалуйста, не уезжайте».

Это солдаты потому так говорят, что я тут на днях сильно прихворнул, и они боятся, что я уеду в Россию. Я отвечал им:

– «Верую, что Господь даст мне счастье донести с вами до конца наш общий крест войны и разлуки с родиной».

29 декабря (Паучеинза)

Все эти дни с 25 декабря я был занят: служил у себя, объехал все эскадроны (8 деревень) и везде служил молебны (у солдат и офицеров), съездил и в 3-й эскадрон, который стоит на самой станции Яомынь (16 верст), вчера служил всенощную в 4-м эскадроне.

Немного забылся от ужасной действительности: уже 2 месяца мы не имеем с родины ни писем, ни телеграмм, а через Шанхай приходят известия самые тревожные, тяжелые и нелепые. В свою очередь, вероятно, и про нас в России распространяются такие же нелепые слухи. Между тем у нас все время тихо и спокойно во всех трех армиях.

В Нежинский полк командирован иеромонах о. Иларион. Но он из простых и наотрез отказался вести беседы с солдатами, не будучи в состоянии этого делать. А беседы необходимы.

1906 год

1 января (д. Паучеинза)

Слава Богу, прошел наконец ужасный 1905 год!

У нас все благополучно. Недавно мы проводили первую партию своих запасных (160 человек). Я служил им молебен. А в конце этого месяца провожаем остальных запасных и отслужившихся нашего полка срока 1900-го года (больше 600 человек).

До нас дошли из Шанхая слухи, что в Москве будто бы произошел настоящий бой между войсками и революционерами, что число убитых и раненых доходит до 20 000. А мы этими бессердечными железнодорожниками и безжалостными почтовыми и телеграфными чиновниками лишены последнего признака нашей жизни в этой могиле-Манчжурии: лишены почты!..

Господь пусть будет им судья!

20 января (д. Паучеинза)

В начале месяца была телеграмма от главнокомандующего ген. Линевича, чтобы наш полк немедленно шел опять на прежние позиции: что-то там хунхузы набедокурили. А это ведь около 300 верст. Да морозы все это время стояли в 25–27 градусов. Признаться сказать, неприятно подействовал на нас этот приказ. Но, слава Богу, дело обошлось и без нас. Тем не менее это обстоятельство затормозило на некоторое время срок нашего отъезда отсюда.

На Хинганском перевале с 3 января начались жестокие морозы, доходившие до 40̊°: замерзли водокачки, рельсы обледенели, и движение приостановилось. А, когда затем оно восстановилось, то вместо 10–15 поездов стали отправлять в сутки