Граница горных вил - Тихомирова Ксения

Мейбл как будто успокоилась и вдруг сказала:

— Жалко мне тебя, вот что. Ты прав. У меня хоть какая-то жизнь есть. Плохая, но настоящая. А у тебя что? Воспоминания и сказки. Ну, повитаешь ты еще немного в облаках, и тебе тоже жить захочется. Хоть как-нибудь, но жить.

— Посмотрим, — отвечал он неопределенно. — До этого еще тоже надо дожить.

Андре постепенно привык к этим разговорам и перестал переживать каждый из них как трагедию. К тому же Ивор нервничал и торопил его, и он работал так много, как мог, и даже больше. Он так выматывался, что часто засыпал прямо за столиком в салуне. Сил на эмоции уже не оставалось.

Над ним смеялись и шутили, он отмахивался от этих соленых и перченых шуточек и не обращал на них внимания. Как и на дружеские предостережения: держись подальше от одной, другой и третьей, а то с тобой быстро сведут счеты. Такие разговоры шли всегда и про всех, и реагировать на них, на его взгляд, было бы глупо. Но шуточки оказались опасней, чем он мог себе представить.

В последний вечер Мейбл подкараулила его на лестнице, когда он этого совсем не ждал. Вроде бы попрощались — и опять все сначала. На сей раз Мейбл сумела выбить его из колеи — что называется, с размаху. Она спросила разъяренным шепотом:

— Где ты шляешься по ночам?

— Мейбл, ну зачем?..

— Хотя бы затем, что Хьюз следит за мной чуть ли не круглосуточно.

Андре похолодел. Он вспомнил, что перед этим не видел Мейбл уже три дня.

— И за мной тоже?

— Ага. Обещал, что завтра же начнет.

— Почему не сегодня? Не вчера?

— Вчера он играл в карты. Позавчера тоже… его парни ходили за мной по пятам. Сегодня он дрыхнет — отсыпается после трех суток игры. А завтра возьмется за тебя.

— Понятно. Спасибо, что предупредила.

— Это все?

— В каком смысле?

— Все, что ты мне скажешь?

— Мейбл…

— Кто она? Могу я узнать… хотя бы в благодарность за предупреждение?

— Она?..

— Да. Та, что прибрала тебя к рукам. Чистюлю, недотрогу, мальчика из сказки?

Андре сел на железную ступеньку. Мейбл осталась стоять, опершись о перила. Очередной тяжелый разговор над бездной. На сей раз чересчур тяжелый.

— Где бы я ни шлялся и что бы ни делал, она — это моя жена. Тут ничего нет нового. Все то же, что всегда.

— Да нету у тебя жены! Ты все придумал. Сочинил, нарисовал. Как же я ненавижу эту твою фею! «Ах, какие тонкие черты!» «Ах, какое одухотворенное лицо!» Стрем так кудахтает над ней, что слушать тошно.

— Какая разница, что говорит Стрем?

— Конечно, это твоя любимая присказка: «Какая разница, что говорит тот?» «Какая разница, что говорит этот?» А они говорят и будут говорить. Послушал бы ты разок, что они говорят про Стрема, про тебя, про Карин. И про меня в том числе.

— Но ты же знаешь, что все это вранье.

— А почему, собственно, я должна терпеть все эти разговоры за своей спиной? Знаешь, за что я больше всего ненавижу твою принцессу?

Андре молчал, но Мейбл уже не могла остановиться.

— Она там, может быть, давно забыла про тебя. А тебе жить осталось, может, месяц, а может, неделю… а ты ради нее…

— Бедная Санька, — сказал он тихо, про себя. — Сколько же народу тебя ненавидит, и все из-за меня…

— Да все это вранье, — зло и устало оборвала его Мейбл. — Ведь ты даже не стал отрицать, что где-то шляешься.

— Я делаю подкоп, — сказал он безнадежно. — Только не выдавай меня.

— Чего? Какой еще подкоп? Ты что, совсем рехнулся? Ты двадцать лет будешь копать и никуда не докопаешь. А ну покажи ладони!

Он послушно поднял руки. Мейбл торжествующе объявила:

— Да ты ни кирку, ни лопату сроду в руках не держал. Ни земли, ни мозолей. Тебя и здесь за твои пальцы держат на самых тонких операциях.

— Лопату я держал. Но уже давно. Этот подкоп… особенный. Я не лопатой его делаю. Я не могу тебе рассказать.

— Да уж, лучше помолчи, чем молоть такую чушь. А ну-ка посмотри на меня.

Он поднял лицо. В тусклом красноватом освещении в глаза не так-то просто было заглянуть. Они провалились в тень, казались, наверно, просто очень темными и, может быть, очень усталыми.

— Эх ты, сказочник чокнутый, — сказала Мейбл, быстро коснулась его лба ладонью и тут же отдернула руку. — Сегодня я дежурю там, на первом ярусе. У Хьюза нет туда пропуска.

— У меня тоже нет — на это время.

— Как будто тебя это останавливает. Тебя через ночь нет на месте.

— И кто об этом знает?

— Пока никто. Пока Хьюз за тебя не взялся.

— Спасибо тебе, Мейбл. Я постараюсь тебя больше не подставлять.

— Меня? А мне вообще-то все равно.

— Хьюзу не все равно.

— Да пошел он…

И Мейбл по своему обыкновению прервав разговор, быстро застучала каблучками по железу, только не вниз, а вверх, на дежурство.

Андре же спустился в салун и стал обдумывать услышанное. Все это было очень скверно. Он долго прикидывал, что лучше: проспать эту ночь в камере и потом предупредить Стрема; предупредить сегодня и бежать, не дожидаясь новых неприятностей; или доделать намеченную работу, рассказать все Стрему, дождаться, когда Хьюз опять засядет за карты, и уже тогда бежать.

Именно на эту ночь они наметили исправить старую ошибку. Стрем полагал, что они плохо заминировали одну из ключевых лабораторий. Стрем никогда раньше не был диверсантом. Все знания в этой специфической области он почерпнул в библиотеке подземелья. Это было по-своему уникальное собрание книг; чего там только не хранилось. Добыть взрывчатку оказалось еще проще: Стрем обнаружил тайный склад Альберова отца. Тот всегда предпочитал торговать вещами простыми и понятными, тем более что спрос на них не падал. И пока хозяйский сын строил свои фантастические козни, Ивор с барственной наглостью разворовывал отцовский склад. Андре должен был влезть в лабораторию уже во второй раз (когда-то они именно с нее начинали, потому и ошиблись), заложить заряд побольше — чтобы наверняка. Стрем без Андре не смог бы это сделать, и Андре решил рискнуть: в последний раз сходить «на дело». Хотя, как он мне потом говорил, у него уже начали появляться сомнения насчет целесообразности всей подрывной работы. Однако сомнения сомнениями, а он выждал положенное время, забрался в третий ярус, установил заряд где-то над стеклянным вытяжным шкафом. И, прыгая вниз, со всего размаху заехал в этот шкаф рукой.

— Везет мне на стекло, — сказал он потом с каким-то удивленным вздохом. — Сам не знаю, как меня угораздило. Стою, смотрю вокруг и чуть не плачу… Запертая лаборатория (ну, ключ-то у меня был), кругом осколки и эта кровь, будь она неладна. Дальше всем все понятно: здесь битое стекло, там порезанная рука (правая на этот раз: не везет так не везет). И что я, спрашивается, делал ночью в этой лаборатории? А ничего особенного: прилаживал в очень неудобном месте очень сильный заряд. На всякий случай. Мало показалось… Впрочем, ладно, чего теперь говорить… Ну, думаю, сейчас начнется. Найдут заряд, станут искать другие. Найдут и их. Склад свой проверят, сгребут Стрема — и все. Конец нашей истории.

Впрочем, в тот момент не все еще было потеряно, потому что шел всего лишь второй час ночи, и до подъема оставалось четыре с лишним часа. Затянув порезанную руку рукавом спецовки, он выбрался наружу. Нужно было как можно быстрее попасть в первый ярус, предупредить Ивора, забрать Карин и припрятанный у Стрема рюкзачок (вода, еда, деньги, документы Карин, письмо к адвокату, доверенность и завещание Ивора, адреса, имена, телефоны). И лезть наверх. Лаз давным-давно готов.

Проходя мимо госпиталя, он подумал, что хорошо бы утащить оттуда перевязочный пакет и унять кровь. Рукав уже намок, а терять кровь сейчас никак нельзя, да и следы оставлять тоже. Он уже проскользнул в госпиталь, когда вспомнил о разговоре с Мейбл. Встречаться с ней не стоило, но в госпитале было тихо и темно. На ощупь в темноте он нашел то, за чем пришел (по старой памяти), хотел неслышно выскользнуть, и тут зажегся свет.