Песнь крысолова - Соня Фрейм

class="p1">– Когда слышу такое, представляю, что я – томная сорокалетняя женщина, сидящая в кресле в кружевном пеньюаре, пока Falco занимается любовью с моим ухом.

Вертекс награждает меня укоряющим взглядом и, как шарик ртути, перетекает напротив.

– Скажи на милость, на кой черт тебе дилер пушками?

– Не мне. – Я устраиваюсь на стуле и извлекаю дело Михи. – Нужно предложить ствол. Дилеру не придется его продавать, нужно только одолжить мне.

Вертекс облокачивается о стойку и смотрит на фотографию.

– И кому в итоге нужен пистолет? Этому цветочку?

– Да, это будет приманка. Потому что цветочек необходимо доставить мадам Шимицу.

– Тогда ее гербарий – говно, – чуть брезгливо комментирует он.

Моего шефа он недолюбливает, впрочем, как и всех дилеров. Считает их неоправданно высокомерными. Странно ждать от них иного поведения, но Вертекс полагает, что все вокруг должны давать ему «пять».

Я закуриваю, и он отработанным движением пододвигает мне пепельницу. Затем снова переводит взгляд на досье.

– Противный… Вырастет мужлан. Мальчики такого сложения бывают симпатичны максимум пару лет после пубертата, а потом кабанеют.

– Мне надо его заманить в один заброшенный дом.

– То есть ты выступаешь в роли подставного дилера оружия, ловишь его на крючок и потом передаешь кому надо?

– Его заберет один из громил мадам Шимицу и доставит клиенту.

Вертекс сводит тонкие брови, недоверчиво размышляя над этим бесхитростным планом, и задает здравый вопрос:

– А какая ему нужна пушка?

– Не знаю. Не думаю, что он в них разбирается. – Я раздраженно выпускаю в сторону струю дыма. – Предложу любую. Что он назовет, то и притащу. Поможешь?

Вертекс выдерживает театральную паузу, драматично опустив переливающиеся веки.

– Так и быть, – отвечает он, словно делая одолжение, но я знаю, что он был согласен с самого начала. – Знаю одного парнишу, передам контакты и твой… особый запрос. Не знаю, согласится ли он дать тебе пушку просто подержать, так сказать.

– Я внесу залог за нее. И скажи, кто за мной стоит.

Уборщики – они же официанты и бармены – курсируют туда-сюда, изредка бросая косые взгляды на бездельничающего Вертекса. Falco уже сменился черт знает чем, но уходить не хочется. Я люблю «Туннель» больной, противоречивой любовью. При всем отвращении к этому месту в такие моменты мне было уютно. И Вертекс – мой друг, возможно, единственный во всем мире.

Он размышляет над чем-то, машинально поправляя ряд бокалов в нише, и чуть позже вопрошает:

– Почему мадам Шимицу сама не может снабдить тебя приманками? Уверен, что она раздобыла бы хоть танк, если бы от этого зависел заказ.

– Дилеры дают чернорабочим деньги, а не ресурсы, – делюсь я с ним правдой о структуре бизнеса. – Мы должны организовать все. Мадам Шимицу никогда не будет искать мелкого торговца оружием, чтобы подсобить мне.

– Ты осуждаешь ее. Я чувствую это в твоем тоне.

Я не сказала ни слова порицания, но Вертекс каким-то образом уловил невесомое неодобрение.

– Мне грех на нее жаловаться. Она… довольно заботливая.

– Как и положено киднепперу. Без заботы дитятко не стащишь.

Пожимаю плечами. Критиковать нечего. Вертекс интимно склоняется ко мне и берет свой любимый сплетнический тон:

– Между нами, девочками: как бы она вообще выполняла все эти заказы без тебя, а?

Ответа на этот вопрос я не знаю. Уверена, она придумала бы что-то. Но Вертекса уже не остановить, он любит ковырять муравейники чужих сомнений.

– Ты ее единственный постоянный слуга. И только ты можешь уволочь ребенка вместе с сандаликами, чтобы тот не пискнул. Меня твой талант, если честно, пугает, но да бог с ним. А что может она?

– К чему ты ведешь? – обрываю его я.

Вертекс изгибает губы в лукавой улыбке.

– Ты должна быть главным дилером в этом деле. Потому что… ты незаменима, а на ее место может встать любой.

Он ничего не понимает, но его наивность и поддержка мне приятны.

– Тебе надо поговорить с Мельхиором, – уже шепчет он мне на ухо. – Скажи ему, что хочешь повышения. Ты знаешь куда больше о детях и этом бизнесе, чем мадам Икебана.

– Вертекс, в этом и смысл, – так же еле слышно объясняю ему я. – Кроме меня никто не делает эту работу. Если я стану дилером, то не смогу выполнять заказы. Разделение труда справедливо. Мадам Шимицу хранит конфиденциальность клиентов, разрабатывает схемы заметания следов, создает целые сценарии, которые начинают крутиться после того, как я выполняю свою часть. Подкуплены все: полиция, продавцы, таксисты. Они создадут для ищущих такую сеть из ложных фактов, что никто не узнает, куда делся ребенок. Моя работа – чистая механика.

Вертекс замолкает, узнав такую правду. Затем без лишних слов наливает нам обоим виски. Видимо, информация не может быть воспринята без алкоголя. Мы молча чокаемся и опрокидываем наши бокалы.

– Блин, ну и дерьмовая у тебя жизнь, – выдает он наконец. – Кстати, куда деваются все эти цветочки? Хотя не хотел бы я знать правду…

– Я тоже.

Детей я ненавижу: они для меня все как Родика. Иногда думаю, что выбрала самый чудовищный способ искоренить ее призрак, идущий за мной по пятам.

* * *

Жила-была девочка, которая очень хотела маленькую сестричку. И вот однажды родители смогли ей ее подарить. Девочка смотрела на спящего младенца в своих руках и не могла скрыть радости.

Но одновременно и страха. Кто этот новый, маленький человек в их доме? О ней никто ничего не знает. Она родилась из черноты. Что несет в себе ее образ?

– Смотри, какая она сладкая, – шепчут с двух сторон мама с папой, как два заговорщика. – Ты же так ее ждала. Ты рада, Санда?

Девочка кивает, неотрывно глядя на маленькое сморщенное личико. Существо крепко спит, проделав тяжелый путь в этот мир.

– Знаешь, как мы с папой хотим ее назвать? Аннабель. Красиво, правда?

Санда снова кивает.

– Эй… Аннабель…

Звезды, погремушки, спящие пони. Мир малыша кружится и завихряется…

– Аннабель… солнышко…

Младенец морщится, но не открывает голых, припухших век.

Папа с мамой неловко топчутся вокруг и, как заклинание, повторяют это нелепое имя.

Колокольчики и бубенчики, мишки и неваляшки. Мир новорожденной Аннабель похож на заводную карусель, но она по-прежнему не размыкает глаз. Ей не хочется его увидеть.

Это не сон. Это упрямство.

– Аннабе-е-ель…

Санда поднимает глаза на родителей и заявляет:

– Ей не нравится это имя.

– Что ты такое говоришь, милая… Эй, Аннабель.

– Это не ее имя, – повторяет Санда. – Она не будет на него отзываться.

Папа с мамой лукаво переглядываются.

– Тогда, может, ты придумаешь ей имя? Если она откроет глазки на твое, так и назовем.

Санда медлит, вглядываясь в спящее существо на