Граница горных вил - Тихомирова Ксения

— Зачем ты дразнишь меня вилой?

— Я не дразню. Если бы ты видела себя — особенно свои глаза, — ты бы тоже так подумала. А, в общем-то, мне все равно. Я просто хочу удержать тебя — кем бы ты ни была.

— Но я же от тебя не убегаю.

— Ты улетаешь. Вот-вот улетишь. Так мне все время почему-то кажется.

— Нет. Все как раз наоборот, — сказала Санька. — Тебе, наверное, не понравится… Я бы хотела прожить с тобой тихую жизнь. Чтобы никому не было до нас дела и никто бы за нами не охотился… Если бы я на самом деле была вилой, ты сделал бы нам кольца, как Ивану и Бет, и я бы за тебя меньше боялась.

— Какой же я осел, однако, — ответил он на это. — Если бы у нас были такие кольца, я мог бы прикрывать тебя своим щитом на расстоянии. Причем всегда. Сделать-то ничего не стоит. Будешь носить мое колечко?

— Буду. Но я и щит буду носить.

— Да знаю я тебя! Носить, может, ты и будешь, а вот включать — это уж извините!

— Я забываю, — отозвалась Санька и улыбнулась ему, как проснувшийся ребенок.

Время для них еще послушно постояло, потом заговорила совесть.

— Между прочим, — вздохнула Санька, — там, внизу, лежит гвардеец. Хоть он и под щитом, ему все равно плохо, а мы его бросили.

— Да. И Иван сходит с ума, недосчитавшись нас. Что-то не получается у нас с тобой тихой жизни. Но вообще-то я согласен, в ней есть свое очарование. А что это за хвост болтается?

— Давай отрежу. Это бинт.

— У нас в аптечке есть нашатырь?

— Кажется, нет. У нас никто еще не падал в обморок.

— Значит, все впереди, — вздохнул Андре. — Ну, что поделаешь? Нет так нет. Давай возьмем спальник. Легче будет тащить этого парня, если он еще не очухался.

Тащить гвардейца не пришлось. Во-первых, он уже начал приходить в себя: сидел и ощупывал пострадавшую голову. Во-вторых, когда они тихонько вывели его на улицу, набросив спальник всем троим на плечи (как тигровую шкуру, по выражению Андре), им навстречу выскочил джип Дьюлы. Тут началась последняя часть праздника — разбор полетов.

Глава 3

РАЗГОВОР С КЭТ

В полпятого утра мы с Дьюлой и доном Пабло сидели на явочной квартире, пили кофе и подводили итоги бурной ночи. Для горожан праздник кончился только что. Они решили, что пора отдохнуть. Для нас с доном Пабло — когда испуганная Иванка нашла нас на крыльце его палаццо и сообщила, что пропали Санька и Андре.

— На крышах посмотрели? — спросил дон Пабло. — Ну, или… э-э… где-нибудь еще?

Я понимал, что посмотрели везде, где можно и нельзя, и что не стали бы ребята именно в эту ночь устраивать нам глупый дивертисмент. Я еле удержался, чтобы не спрыгнуть с высокой галереи прямо в толпу танцующих людей. Хорошо, вспомнил, что у Дьюлы в штабе есть телефон и надо звонить, а не бежать. Дьюла потом ворчал, что ему пригодился бы не джип, а вертолет. Он несколько раз исколесил весь город, проезжал даже мимо злополучного дома, но умудрился ничего не заметить. Про то, что в подвале должен стоять гвардеец, Дьюла забыл (к счастью, наверно).

Гвардеец сумел рассказать по дороге в больницу, что появления охотников он не видел, поскольку делал плановый обход двора. Вернувшись в подвал, обнаружил трех амбалов, пытавшихся открыть снаружи тот самый криминальный люк. Этот сподвижник Ференца (любимчик своего начальника, не иначе) стал задавать амбалам глупые вопросы, не включив щит. Почему? Да кто ж его знает…

Люк у охотников, между прочим, так и не открылся (что подтвердило правоту Кроноса), но гвардейца они уложили.

Подтвердилось и другое наше смутное и фантастическое предположение. Ребята слышали язык, на котором переговаривались охотники. Это была смесь английских, немецких и французских слов, нанизанных на очень странную грамматику. Где-то эти языки долго варились вместе и начали смешиваться. Впрочем, для серьезных лингвистических выводов материала не хватало.

Был еще грузовик, которого никто не видел. Дьюла связался со своими пограничными постами, но у них грузовик не проезжал, да и не мог проезжать. Все посты располагались слишком далеко от города, в западной глуши. А охотники собирались пересечь границу на рассвете. Послать погоню — знать бы куда.

Саньку и Андре Дьюла расспрашивал долго, с пристрастием и получил от них пару свежих идей. Во-первых, ребятам пришло в голову, что охотники могли отсиживаться в пустых квартирах. Или даже не в пустых, а занятых кем-то из них. Подобную идею, кстати, давно высказывал дон Пабло, но ей не уделили должного внимания.

— У вас, конечно, нет бюрократических сведений, кто где живет, давно ли, откуда взялся? — спросил Дьюла.

— Конечно, нет, — сказал дон Пабло с достоинством, — зато на каждой улице наверняка живет пожилая синьора, и не одна, которая все это знает. Я распоряжусь, чтобы всех таких синьор подробно расспросили.

Вторую мысль Санька бросила нам на прощанье, царственно (Кэт бы позавидовала) повернув усталую головку с тяжелым узлом кос:

— Я до конца не понимаю, в чем тут дело, но пока они не поймают кого-нибудь из нас, мы тоже до них не доберемся.

И удалилась в Лэнд, оставив нас раздумывать о тонкостях симметрии или о том, что этой девочке отныне и на всю оставшуюся жизнь больше не потребуется никаких особенных нарядов, чтобы быть и чувствовать себя красавицей.

На рассвете граница открылась, через час — закрылась. После этого мы разошлись по домам. Я не рассчитывал увидеть Кэт, но она встретилась мне на перепутье всех дворцовых переходов, у стеклянных дверей в зимний сад. Она тоже не ожидала никого увидеть в этот час и бродила по дому в синем бархатном халате, похожая на звездочета.

— Братишка, это ты? Откуда? — спросила она легким тоном, в котором мне послышалась тревога.

— С праздника. Точнее, с городской квартиры. Поил последних гостей кофе.

— Какой ты молодец! А у меня все силы уже кончились. Пойду, пожалуй, спать.

И Кэт — тоже царственно — удалилась. Мне показалось, что она хотела поскорей удрать от моих возможных расспросов (что так поздно да почему в таком месте), но я не стал ее задерживать. Расспросы могли подождать.

Я лег спать в своем кабинете на «научном» диване, добыв в безотказном шкафу подушку и плед. Когда проснулся среди дня, увидел, что наступила осень. За окном было серо и мрачно, по стеклам барабанил и струился беспросветный дождь.

— Здесь всегда так бывает, — объяснила Бет, зашедшая узнать, когда же я проснусь. — Проходит праздник, и приходит осень.

— Странно, что ночь оказалась довольно теплой, — сказал я, хлопая глазами.

— Ночь праздника? Она всегда такая. Это как раз к дождю. Будешь вставать?

— Нет. Буду лежать дальше, пока не впаду в спячку.

— Это, конечно, правильно, — сказала Бет задумчиво, — но мне кажется, что скоро ты захочешь есть.

Я смотрел на нее, улыбался до ушей и понимал, что не смогу рассказать о наших похождениях и подозрениях, по крайней мере, пока не попытаюсь поговорить с Кэт. Та как чувствовала: пришла к нам в ранних сумерках, устроилась в глубоком мягком кресле, стала перебирать детали праздника. Я уже начал подумывать, что поговорить с ней будет не так-то просто и мне придется изворачиваться и строить козни, чтобы поймать ее наедине, без Бет. Но все вдруг повернулось по-другому. Из Лэнда позвонила Иванка и попросила Бет прийти взглянуть на руку Андре — надо или не надо показывать ее хирургу. (Формулировка, за которой мы услышали до боли знакомые препирательства: зачем мне врач, да что со мной случится-то и так далее.) Бет поступила радикально и толково: вызвала хирурга и отправилась смотреть на руку вместе с ним. Мне же (какая умница!) доверила развлекать Кэт, о чем и заявила вслух.

— Что у него с рукой? — хмуро спросила Кэт.

— Порезался стеклом.

— Сильно?

— Похоже, да. Я рану не видал, только повязку.

— Как его угораздило?

— Уходил от охотников.

— Опять?

— А что ты удивляешься? Ведь границу открывала ты?