Побег - Олег Викторович Давыдов

движениям: стремительному, скачущему, стелющемуся, опережающему себя напряженному аллюру, царапающему асфальт, видно было, как он боится, как он взбешен, как он измучен диким грохотом мотокосилок, поднявших его с насиженных мест, — как он взбешен и сбит с толку этим грохотом и этим асфальтом, за камень которого ну ни в какую нельзя зацепиться.

Из-за поворота медленно выруливал троллейбус. И вот они стали сближаться — зверек выбивался из сил в прямом своем и верном рвении угодить как раз точно под колесо. Я вскрикнул, сердце рванулось, послышался четкий хлопок — пок! — я вспотел. Подошел посмотреть — это была обыкновенная серая крыса (Rattus norvegicus. L.), троллейбус расплющил ей голову. Наверно, она была еще жива, хоть и обездвижена; но крысы переносят все мыслимые и немыслимые болезни, и я поспешил прочь, чтоб успеть на роковой троллейбус, и сел в него, раздумывая: какие же выводы можно отсюда извлечь?

Глава 7 Дело Принимает Дурной Оборот

Не сомневаюсь, иные примут мою историю за литературное произведение. А хотя бы и так! «Ну, как литературное произведение это никуда не годится», — скажут они. Это почему же? «Да потому, что современное литературное произведение должно строиться совсем по иным принципам — должно, например, быть насыщено ассоциативными связями и вообще не должно быть ни на что похоже…» Ну, коль так… Ведь я и не говорю, что это литературное произведение… «А что же это такое?» Моя история, исповедь заблудшей (хотелось бы написать — овцы, но принято — души, вот я и говорю) души, которая уже настолько исстрадалась, что… «Да ведь страдания же не видно — автор, может быть, и вообще никогда подлинно не страдал…» Не спеши, читатель, — я еще, может быть, буду страдать на твоих глазах совершенно, так сказать, подлинно — вот тогда и увидишь, подлинно мое страдание или не подлинно, — во всяком случае, его длина, по мере приближения к концу, будет расти… «Все равно: так не бывает — все слишком легко, какие-то неестественные страсти и т. д.» Да я и сам знаю, что легко, но что уж тут поделать? — значит, такой я легкий человек, это же замечательно! Но, с другой стороны, я знаю тьму очень тяжелых случаев, когда страсть доводит человека до форменного безумия, — ну, и что ж тут такого? — бывает! — это тяжелые случаи, и они ко мне не имеют никакого отношения. В общем, тем, кому не по нраву мои страсти, я скажу так: вы слишком раскормлены страстной литературой, и диета (легкая пища) повредить вам никак не может.

На том стою, но, впрочем, если угодно, дам набросок более тяжелого, чем у меня будет на деле, продолжения. Скажем, у Софьи уже есть муж и ребенок, и она их никак не может бросить (хоть вся так и тянется ко мне); а я, предположим, тоже женат и мне жаль бросать свою жену (или, если это ко мне нейдет, квартиру, которая неизбежно останется ей). В конце концов, кто-то из нас четверых окажется в тюрьме, кто-то в сумасшедшем доме, кто-то поедет в деревню залечивать душевные раны или даже помрет с горя, а я (скорей всего, я) останусь в своей квартире на Сретенке писать вот эту самую историю, которую вы сейчас читаете.

Станция Новослободская

* * *

Под моим случайным взглядом незнакомка заерзала на своих ягодицах. Я посмотрел — на кого-то похожа, но ничего такого особенного: обычное незапоминающееся лицо, толстоватые ноги, маленькая грудь и, пожалуй, похожа на лисичку. Пока я делал свои наблюдения (дело было в метро), она сидела, сосредоточенно уставясь в свою лежащую на коленях сумочку.

Думаю, форма сумочки, материал, степень заношенности, опрятность, манера держать, содержимое — может много сказать нам о женщине. Ведь, выражаясь по-научному цинично, женская сумка, на подсознательном уровне, с неизбежностью должна восприниматься ее хозяйкой как символ своих собственных гениталий, и если там, помимо интимных вещей, содержатся всякие книжки, продукты и прочая дрянь, я не высокого мнения о владелице такой вещицы. Пусть невнимательный читатель, прежде чем назвать это ерундой, примет к сведению, что он и сам, может быть, называл иных женщин «кошелками» …

С замиранием сердца, бывало, погружался я в этот таинственный мир, от одного только запаха терял голову и от вида не всегда понятных безделушек впадал в настоящий экстаз. Воистину, погружаться в недра дамской сумочки не менее увлекательно, чем в недра ее обладательницы. Пусть грубые натуры спешат к последней черте — я задержусь на каждой детали и до конца познаю душу женщины, воплощенную в ее одежде так же полно, как в ее теле. Признания старого фрейдиста, читатель.

Напряженная поза и потупленный взгляд незнакомки говорили о том, что она сознает то, что я за ней наблюдаю. Посмотрев на меня, она стала поигрывать замком и губами своей сумочки. Если бы в тот момент вы спросили ее, почему она их теребит (эти губы), вероятно, она ничего не смогла бы ответить, а быть может, сказала бы: «Чтоб отвлечься от этого настойчивого (то есть моего, читатели) взгляда». Но это не так. Правда, она мяла сумочку потому, что я смотрел, однако же этим отнюдь не успокаивала, но, напротив, не замечая того, возбуждала себя. Последствия не замедлили сказаться: она судорожно свела колени и замерла — вся выгнувшись, раздвинув застывшими пальцами (чуть-чуть не написалось: «срамные») губы своей сумочки.

Мне стало немножечко жаль — женщина так увлеклась, а я спешу, занят, ничего не могу для нее сделать. Ведь несмотря на то, что она так вдруг загорелась, занялась, вспыхнула от одного моего взгляда, это была, я видел, вполне порядочная и интеллигентная женщина — где-то вроде Сары Сидоровой (и так же, как Сара, не отдает себе отчета в своих действиях). И что ж тут такого, — думал я, окрыленный победой, — что такого в том, что женщина смотрит на меня с интересом? Разве можно ее винить за это? Нет! — если не смотрит, ей нужен психиатр.

Но раз уж мне суждено вот так вот, не встретившись, с нею расстаться, расстанусь красиво: улыбнусь как-нибудь, чтоб она потом вспоминала, или как-то так изящно шевельну пальцами…

Поезд подходил к моей станции — незнакомка почувствовала это по моему движению, еще раз заглянула мне в глаза… и — тут я ей хамски подмигнул…

О, смрад преисподней, распад и мертвецы! Я не