Побег - Олег Викторович Давыдов

Впрочем, это, пожалуй, метафорическое выражение истинного положения вещей, но ведь и вся наша физика — есть одна сплошная развернутая метафора. Как обстоят дела на самом деле и какова физика у неземной цивилизации, сказать пока трудно.

Однако не возникает никакого сомнения в том, что страдания неземному существу были причинены потерявшимся носом. Именно майор Ковалев повинен в повысившейся сверх всякой меры напряженности поля Марины Стефанны, а следственно в том, что она (Астарта Щекотихина) не слышит домогательств любви обезумевшего звездного странника.

Так я попал между молотом и наковальней: богиня индуцировала немыслимую напряженность (Е) полового поля, и небесный странник превратился в полового маньяка, но ведь и со мной происходили невообразимые вещи — я попал в поле озабоченности.

* * *

«Я сегодня очень-очень сексуально озабочен», — мурлыкал я себе под нос песенку, входя в метро. Было раннее утро, и народу — кот наплакал. Сел, взглянул в окно напротив. В черном базальте стекла себя не обнаружил: справа — милая миниатюрная женщина, слева — старичок (вон они отражаются), а между ними — здоровенный мужик, усатый гренадер, двухметроворостный красавец… Я встряхнул головой и пожал плечами, гренадер — тоже: встряхнулся и поднял плечи. Я провел рукой по небритой щеке (а где борода? и что это за шрам под скулой?) — незнакомец в раме удивленно ощупывает свое лицо… Неужели!!! — я взглянул на свои руки — не мои руки, и брюки не мои, и рубашка тоже — боже! — этого еще не хватало! Когда же это произошло? — как я здесь очутился, черт возьми! Я беспомощно оглядывался по сторонам: справа эта маленькая женщина пахнет… — о-го-го! — я ощутил такой позыв, что дернулся о-го-го! — схватил ее за руку… Но нет, нет — успокойся, возьми себя в руки! Кого? — разве это возможно? — разве этого сперматозавра можно взять в руки?

Глава 8

 Метаморфозы (Under Ground)

Десять утра. Я спускаюсь вниз по узкому тенистому Петровскому бульвару — моему любимому бульвару, читатели. Большую часть майского времени я провожу именно здесь, в верхней его части, где древесный мирок, приподнятый над проезжею частью, отделен от Петровки серым домом, который, выбегая на площадь, растянувшийся бульвар облегает клешнями каменных лестниц. Вы сидите здесь, как на террасе, и машины, идущие к центру, похожи на волны реки, текущей, против всяких правил, снизу — вверх.

Прекрасное место, и здесь я шагаю сейчас, как-то неестественно выгибаясь, слишком размахивая руками поминутно трогая усы, — широко шагаю в сторону Трубной (мне не по себе и хочется есть), — шагаю и вот на одной из скамеек вижу Лику Смирнову.

Не подойти ли, не заговорить ли мне с ней? — но о чем!? — и неизвестно еще, как это у меня получится. Я так похож сейчас на того таракана, который заставил меня познакомиться с ней в электричке по дороге к Марли. Вылитый черный таракан: черные волосы, черные усы — медлительный черный флегматик.

* * *

Кстати, не все, может, знают, что черный таракан — совсем не то, что наш маленький рыжий прусак. Черный — пузат и степенен, как русский купец. Подчас даже кажется, что расхожие представления о коренном русаке («оперный мужик») образованы вовсе не на человеке, а на таракане. И действительно, есть глубинное сходство — ведь судьба у русского человека такая же, как у черного таракана.

В начале ХVIII века к нам попал новый вид: тот самый, который сейчас повсеместно распространен — рыжий, или прусак. Он пришел из Европы как символ (точнее: симптом) Петровских реформ и постепенно вытеснил исконно русского (черного) таракана со всех, так сказать, командных позиций, вытеснил и заполонил все. Характер его отлично известен, и, если сравнить развязно галдящих, ярко одетых — «не солидных» — иностранных туристов с вертлявым рыжим прусаком, не обнаружится почти никаких отличий, хотя, конечно, за два столетия естественного отбора прусак основательно обрусел (вспомним уже «подпольного человека» Достоевского).

* * *

Пока я раздумывал: не заговорить ли мне с Ликой? — раздумывал на ходу и уже прошел мимо… она, вдруг, подняла глаза, улыбнулась, махнула рукой:

— Но ты даешь! — я уже собралась уходить. Ты раздумал?

— Я?.. нет, — сказал я, машинально пытаясь втянуть свою голову в плечи. Хотелось бы все же узнать, что это значит.

— Ну так у меня все с собой: сапоги, фонарь…

— Хорошо, — сказал я и попытался извиниться за опоздание.

— Ты что это, Серж? Какой ты сегодня странный, — сказала Лика.

Итак, это тело зовут Серж. Хорошо, что она назвала мое новое имя, а то ведь вот уже сколько брожу по городу и не знаю, что делать. Вначале я, конечно, испугался, когда в метро увидел себя в новом теле, потом все же взял его в руки, слегка успокоился, немного обтерся в неудобном Серже, помаленечку свыкся со злою судьбой, объяснил свое превращенье потерянным носом майора и так далее…

Но теперь мне надо как-то себя повести. Имя могло подсказать, как вести это тело, тело же (в этом я уже успел убедиться) само поведет себя соответствующим образом — важно только ему не мешать.

— Ну, пошли.

Стараясь предугадать наши маневры, я думал о том, куда мы идем и что может связывать юную Лику с этим сорокалетним малым?

Вскоре мы вошли в подъезд, спустились в подвал и остановились перед запертой дверью. Лика рылась в своей сумке.

— Давай ключи, — сказала она.

— Ключи? — Но, спохватившись, сунул руку в карман. «Ключи», — она сказала? Никаких ключей в карманах Сержа не оказалось. Ключи от чего? — подумал я, склоняясь над замком, — ну, для такого замка и не надо ключей. — Дай-ка шпильку.

— Ты же говорил, что достал ключи…

Что-то подсказывало не открывать эту дверь с ржавым висячим замком, но Лика проворчала что-то вроде: «Эх ты болтун», — и я принял это на свой счет.

— Да на что мне ключи? — посвети лучше.

Лика включила фонарик, и я стал обшаривать пол. Очень странно было обнаружить, что она говорит с этим Сержем не так, как со мной. Она же им просто помыкает, — подумал я, окончательно раздваиваясь, и в этот момент увидал ржавый гвоздь на полу, — а ведь я теперь постарше ее лет на двадцать…

Когда я всунул гвоздь