Синельников (сборник рассказов) - Лях Андрей Георгиевич

– Здравствуйте, – говорю, – вас-то мне и не хватало.

Он вроде как хмыкнул. Я сел на камень, махнул ему рукой – мол, присаживайся, коли пожаловал, – и открываю свой мешок. Он присел – ей-богу, сидя выше, чем я стоя – прямо на снег. Я ему говорю – чудила, простудишься – он тоже рукой махнул – дескать, ни фига. Ну, как хочешь. Достал я бутерброды, дал ему, сидим, едим. Я-то жую, а он только в свой чемодан закинул, и привет. Что ему один бутерброд. Вот, заглотал, пошевелил бровями, наклоняется ко мне и вдруг говорит:

– Я ужасен. В глазах у меня горят злобные огоньки, да такие, что даже нет возможности разобрать какого эти глаза цвета.

– Знаю, знаю, – говорю я. – Я тоже читал эту статью. Ты ешь.

Он говорит:

– Интересные дела! Что это ты меня не ловишь?

– Что это мне, – отвечаю, – тебя ловить?

– А зачем ты сюда ехал?

Я сначала задумался, а потом с кручины великой возьми ему все и расскажи. Бывает так иногда – ни с того, ни с сего изольешь душу первому встречному непонятно зачем. Снежный человек отнесся к моим приключениям с сочувствием, даже опечалился и засопел.

– За что же, – спрашивает, – она его любит?

– Не знаю, – говорю, – наверное, за фанатизм. Есть такие женщины, которых хлебом не корми, только дай им одержимого, и чем чудней, тем лучше. У меня так не получается.

Словом, расстроился я окончательно, и даже зло взяло – ну что я тут сижу распространяюсь? Гляжу вниз, под обрыв – такая же чушка, может, даже больше, ходит взад-вперед по нашей контрольной полосе.

– Так, – говорю. – А это еще что такое?

Снежный человек хрюкнул – когда они смеются, то на хрюканье похоже–и объяснил:

– Это он следы оставляет, чтобы не обидно было, что зря ехали.

– Вам бы все дурака валять, – говорю я.

Пропало у меня настроение разговаривать и со снежным человеком, и с любым другим. Отдал я ему оставшиеся два бутерброда и пошел вниз, в лагерь. Спать. Он за мной.

– Слушай, – вдруг его идея осенила. – А вдруг ты меня поймаешь? Сразу тебе и почет и уважение – авось это на нее подействует?

Я прикинул так и сяк и отвечаю:

– Нет, не получится. Героем-то все равно он будет, торжество идей непризнанного ученого. А я так, слепой исполнитель.

Он поскреб лапищей затылок и мрачно кивнул.

– Чтоб, говорит, – черти взяли эту антропологию. Приходи завтра, мы тут посоветуемся, может, что-нибудь придумаем. И почитать чего-нибудь захвати.

Я сказал, что, мол, спасибо, только мне помочь, видно, никто не сможет, почитать принесу, на прощанье хлопнул его по плечу и пошел. То есть хотел по плечу, а получилось по ноге, но он понял.

В лагере мне устроили разнос за самовольную отлучку и погнали готовить ужин. И то хорошо.

Утром пошли смотреть следовую полосу. Там, ясное дело, как дивизия прошла. Что тут началось, боже мой. Все сияют, обнимаются. Ленка Аркадия расцеловала, словно он и есть снежный человек. Следы эти мерили, гипсом заливали и чего только ни делали. Елена даже на меня внимание обратила и говорит с восторгом:

– Нет, ты представляешь – пятьдесят два сантиметра! Просто не верится! Можно поздравить Аркадия Николаевича.

– Да, – говорю, – можно. Первый тост за родителей.

Она фыркнула и ушла. Аркадий издал указ – без разрешения и по одному из лагеря не выходить. Сам принялся наносить следы на карту. А я развернулся, взял восемь банок тушенки, бутылку водки, фотоаппарат, учебник экологии Одума и отправился опять в горы. Пробрался другим путем, смотрю – с гребня мне машут. Подхожу. Вся вчерашняя компания и еще двое прибавились – один такой же громила как и первые, второй поменьше – всего, значит, четверо, я пятый. Открыли банки, разлили водку – что там одна бутылка на пятерых, – но посидели очень хорошо. Они говорят – мы разделяем твою печаль, и сколько можем, окажем содействие. Я расчувствовался и отвечаю – спасибо, ребята, ничего не нужно, мне и этого хватит, четыре года отучился в институте, и за все это время никто вот так, по-человечески, со мной не поговорил. Этот мой старый знакомый отвечает: не дрейфь, мы все устроим. Конечно, добавил тот, что поменьше, идея снежного человека себя изжила, будем реалистами, но раз девушка так любит феномены – это ей организуем. Я сказал: ни боже мой, ничего не надо, мне и так хорошо, я просто рад вашему обществу. Потом мы сфотографировались на память – снимал тот маленький – а чтобы всем уместиться в кадр, пришлось меня немного подсадить. Свою «Смену» я им оставил в подарок – сказали, что проявят и напечатают сами.

Доели, допили, короче, в лагерь я попал уже в темноте. Никто со мной слова не сказал, а молча повели к шефу.

Судили меня очень красиво, при факелах. В глазах у всех горели огоньки. Шеф был прост и суров – ему очень нравится быть простым и суровым. Он не может отвечать за нарушителей дисциплины. Был договор, что после первого замечания из лагеря выставлять? Был. Значит, все; коротко и ясно. И никаких обид. Вид у Аркадия был очень торжественный и какой-то озаренный, словно у хирурга, отсекающего гангренозный орган. По-моему, он произвел на себя очень хорошее впечатление. Даже было жалко, что все так быстро кончилось.

Утром, перед отправкой, ко мне подошла Елена. Она, конечно, понимала, что каша заварилась из-за нее. Постояла, помолчала, потом спросила:

– А где твой фотоаппарат?

Я возьми сдуру и скажи ей всю правду:

– Подарил снежному человеку.

В ответ она залепила мне пощечину и убежала.

Специально откомандированные ребята проводили меня до селения – чтобы гоминиды не украли – и я зашагал по дороге.

Остаток лета я провел в Москве. Экспедиция вернулась только с тем, что я уже знал, но Елена, однако, была полна решимости снова ехать на следующее лето. Я бы тоже не отказался, но тут так все обернулось, что вряд ли получится.

Меня сняли прямо с лекции и вызвали к ректору. Вхожу. Там сидит наш декан, ректор, и еще какой-то, по виду начальник. Ректор спрашивает:

– Вы писали в Англию?

– Нет, – говорю, – с чего это мне туда писать?

– В Королевское общество?

– Не знаю никакого общества.

Тут они переглянулись с таким видом, что, мол, ага, все ясно.

– Прочитайте, – говорит ректор и протягивает какую-то бумагу.

Там черным по белому очень вежливо предлагается ректору и руководству отпустить такого-то студента – то есть меня – в организованную Лондонским Королевским обществом экспедицию в северную Шотландию – с апреля по сентябрь будущего года. Подписи, печати иностранные и все прочее.

– Кроме того, вам письмо.

Подает мне конверт. Вскрываю. Отродясь таких писем не получал – бумага вся блестит, золотое клеймо, вложена пара фотографий, склеенных липкой лентой.

«Уважаемый Владимир Алексеевич!

Лондонское Королевское общество естествоиспытателей приглашает Вас принять участие в экспедиции по изучению озера Лох-Несс в Шотландии. Мы надеемся, что Вы не откажетесь применить свой талант экстракоммуникативности с биологическими феноменами, в области, интересующей ученых всего мира.

Предлагаем Вам прибыть в Лондон в двадцатых числах марта будущего года. Виза будет оформлена немедленно по получении Вашего согласия.

                 Дж.М.Блессингтон, секретарь общества»

Я отлепил ленту на фотографиях, а сам уже догадываюсь, что там. Так и есть. Наши четыре морды на фоне Тянь-Шаньских снегов. От ребят ни слова, только на обратной стороне синяя печать с вензелями и подписью по-английски: «Производство Ваджанипур Мохаммед Сингх. Катманду».

После всех бесед с начальством я вернулся на факультет. Там через некоторое время подходит ко мне Елена.

– Интересно, – говорит. – Ты и впрямь в Англию едешь? Говорят, тебе оттуда какие-то фрагменты фильма ужасов прислали?

Ну, думаю, мужики, спасибо и за это. Но промолчал. Показываю ей фотографию. Она посмотрела и фыркнула не хуже снежного человека.

– Я не думала, – говорит, – что твоя вредность может быть такой изощренной.