Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич

знаю. Местное население, во всяком случае, слишком забито, чтобы играть в этом деле роль. Но имейте в виду, что судьбу дела решит оружие и таланты руководителей, а не одна философия. Впрочем, это мое личное мнение. Но есть второе, более серьезное, и не мнение, а факт. В вашей среде находятся люди, которые, делая вид, что вам помогают, на деле готовят гибель всего дела. Во-первых, остерегайтесь Суварова. Он вас снабжает оружием, допустим, но это не значит, что он должен быть в курсе ваших намерений.

– Он продает нам оружие, чем его роль и ограничивается.

– Мне показалось иначе в прошлую ночь. Во-вторых, и это много важнее, в вашей среде завелся провокатор.

Но в этот момент послышались шаги и перед собеседниками вырос Синейшина, в сапогах, защитных брюках и белой рубахе с погонами. Светлая борода покрывала ему грудь.

– Вы здесь, вас уже давно ищут, не знаю, куда вы запропастились, – обратился он к Яблочкову, даже не посмотрев в сторону Ильязда. – Поторопитесь.

Схватив Яблочкова за плечо, он приподнял его и увлек за собой вниз по лестнице, бессловесную жертву.

13

Праздник весны1 позволяет хотя бы на недолго забыть о Луне с ее календарем2, о ночах, Луне отведенных, и вспомнить о Солнце. Оказывается, Солнце что-нибудь да значит. Можно гулять в его славу, так как у него есть свои права.

Падая на один и тот же солнечный день, праздник весны уничтожает главную преграду между мусульманином и христианином. Мало того, турок следует за греком и армянином и готов, им подобно, чествовать Святого Илью. У мусульман свои праздники, у христиан каждой секты – свои, но праздник весны общий всему населению, всему простонародью, истинно народный праздник Оттоманской империи.

Теперь нет никакой империи, город занят нахальными союзниками, во дворце сидит в заточении карикатура <на> падишаха. Население Стамбула и пригородов бедствует и голодает, дороговизна растет, никакого подвозу, то, что произрастает окрест, пожирается иноземными войсками и прочими пришельцами, голодный, дурной год.

Но весенний праздник остался самим собой. Были вытащены одни и те же столы и стулья, размещены одни и те же рулетки, за которыми одни и те же крупье выкрикивали номера, одни и те же кофейщики, заломив фески, разносили питье и рахат-лукум, и даже сорт табаку для кальянов остался таким же скверным, как прежде. Что может быть миловиднее, обыкновеннее и дороже такой ярмарки, одной и той же с незначительными отличиями на всех черноморских берегах. Одни и те же заводные пианино играют изношенными лентами изношенные и восхитительные вальсы, одни и те же цыганки вытаскивают из-под полы замусоленные колоды, опустошаются мешки одного и того же конфетти одних и тех же бледных розового и зеленого цвета, изредка голубого, и слепой музыкант ходит между столами, играя на скрипке, но держа ее, словно виолончель. Его скрип также исчезает в говоре и дребезжании пианино, как и редкие попытки редкой свирели. Играют в шестьдесят шесть, но с большим ожесточением, чем ежедневно, тянут кальян, но с большим усердием, больше едят и больше пьют ежедневных блюд и лакомств, так как лакомятся здесь целый год и < живут > только этим желанием быть чистым и сытым. А так как в этом году праздник пришелся за несколько дней до начала Рамазана3, то обновление туалета коснулось всех и никогда толпа не выглядела такой чистой и приодетой.

Ильязд отправился, движимый неискоренимым любопытством путешественника, осматривать праздник. После договора с Облачком ничего больше не оставалось, как ждать. Все было выяснено и определено, однако ничего не сделано, так что все волнения могли оказаться преждевременными, Ильязд мог уехать раньше, и многие другие причины могли ему помешать быть свидетелем событий, участником которых он стал, в то же время не принимая в них никакого участия. Однако события действительно оказались сильнее его, и теперь он не только снедаем был любопытством – что из всего этого выйдет – любопытством настолько острым, что готов был жить в Стамбуле в ожидании событий, но и готов уже был как-нибудь потревожиться, чтобы отвоевать себе лучшее место зрелища. Когда, в один из визитов во французское посольство, ему сообщили, что виза получена и <он> может хоть завтра же ехать в Париж, Ильязд, ждавший этой минуты в течение лет, в сущности, нисколько даже не обрадовался и спросил только, должен ли он ехать в ближайшем будущем или разрешение действительно на долгий срок. В течение года. Отлично. Значит, можно ждать еще в течение года, и до истечения его начать хлопотать о продлении. И Ильязд остался в Стамбуле, в котором прожил уже полгода, собираясь остаться день, остался теперь с чувством, что, быть может, остается тут навсегда.

Теперь, как только он порешил остаться, его жизнь решительно изменилась и внутренне переродился он сам. Его поступок, казавшийся ему результатом свободного выбора, возвращал ему утраченную было свободу действий. Отвечая на естественное свое желание как можно скорее добраться до Парижа и принять участие в тамошней художественной жизни отказом4, Ильязд оставался верен себе, предпочитая давно избранную им в жизни линию наибольшего вздора5. До гимназической клятвы на верхней площадке башни ему представлялось, что Синейшина, Озилио, по крайней мере, – нечто серьезное и из всего этого столкновения вкусов и философий получится или может получиться нечто, могущее возыметь серьезные последствия. Его, с его любовью к пустому цвету, ужасало, что из всего этого может что-нибудь выйти. А вот теперь достаточно было дурацкой сцены, и на основании одной этой сцены – хотя в ней Облачко с его юродством был душой дела – Ильязд уже порешил, что из всех этих замыслов решительно ничего не выйдет, все это валяние дурака, и только, и неистово обрадовался, и немедленно дело показалось ему занимательным, раз это валяние дурака, в таком случае стоит остаться, стоит бороться, можно и нужно поставить на карту все, когда представляется возможность повалять дурака, возможность самая редкая, самая исключительная, драгоценнейшая, ради которой Ильязд готов был лететь или плыть за моря и которой больше, увы, в окружающей жизни не стало. Войны с их смертями, голодом и тяготами, люди с их деловитостью и важностью, какую скуку нагоняло все это на Ильязда! А тут вдруг под боком, и там, где он видел наибольшую скуку, оказалась самая изумительная забава самых невероятных размеров.

Играть в индейцев или в рыцарей, потом в огарков или в свободную любовь, сочинять заумные языки и живописные правила – это уже не