Валерий Карышев - Москва тюремная

— Да ладно, не кошмарь его, не видишь — первоход? — неожиданно в голосе пожилого засквозили нотки доброжелательности. — Давай к нам подгребай, не бойсь, не обидим...

Головкин несмело подошел поближе, осторожно поднял глаза на пожилого. Взгляд его — гипнотический, завораживающий — придавливал, точно бетонная плита. Но голос звучал на удивление ровно. Сперва новичку было предложено представиться: кто, откуда, чем на «вольняшке» занимался. Затем — рассказать, по какой статье тихий и скромный зооинженер с подмосковного конезавода попал в привилегированный специальный корпус № 9, предназначенный для особо опасных преступников.

— Ты кто такой? — пожилой пытливо взглянул на Головкина. — Не пидар? Не сука? И вообще — можно ли тебе рядом со мной стоять?

— А вы... кто? — ворочая пересохшим от страха языком, спросил арестант.

— Жулик, — последовало на редкость спокойное. — Вор. В законе я. — Удивительно, но несмотря на то что настоящие законники почти никогда не говорят о себе — мол, я «вор в законе», пожилой представился именно так. — А зовут меня...

Головкин не знал: его неудачная попытка вскрыть себе вены в камере ИВС Одинцовского УВД сильно всполошила следствие. Доказано: если человек твердо настроился на суицид, то его уже ничто не остановит. А уж если такой человек серийный убийца с явно ущербной психикой, то и подавно. Кто знает, что у него на уме?!

Смерть подозреваемого поставила бы на ходе следствия крест, оставив без ответов многочисленные вопросы: сколько трупов на совести маньяка, в одиночку он действовал или нет, а главное — существует ли «дядя Фишер», которого до сих пор искали оперативники?

К тому же для успокоения населения Головкина следовало судить образцово-показательным открытым процессом, как в свое время Чикатило.

А для этого надо было во что бы то ни стало вселить в него надежду — мол, если сам признаешься, поможешь следствию, то и в живых останешься...

Для подобных случаев правоохранительными органами наработано немало приемов...

ИЗ МАГНИТОФОННОЙ ЗАПИСИ ЧАСТНОЙ БЕСЕДЫ С А. К-ЫМ, ИНСПЕКТОРОМ ГУИНа РФ (ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ИСПОЛНЕНИЯ НАКАЗАНИЙ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ)

— В оперативно-следственной практике существует множество способов расколоть подозреваемого — особенно в СИЗО, особенно — первохода. Его только что взяли, он еще не знает ничего, боится неизвестности. Для таких лучше всего подходит грамотно подстроенная провокация.

Типовая ситуация: подозреваемый есть, косвенные улики есть, но прямых доказательств никаких. И сам в глухом отказе — даже на «пресс-хате» не ломается. Такого подозреваемого обычно «прокатывают» при помощи тюремной агентуры. Самое простое — отправляют в камеру, где сидит «наседка», то есть сексот, работающий на нас. Если сексот — профи, с грамотно разработанной легендой, с весом в криминальных кругах, он расколет подозреваемого дня за два, максимум — за пять.

Спрашиваешь, есть ли сексоты из числа авторитетов или воров?

Ссученные воры, конечно, есть, но их мало — из тех, которых еще в семидесятые на «Белом лебеде», что под Соликамском, ломали. (ИТУ АМ-244, СОЗДАННОЕ В КОНЦЕ ПЯТИДЕСЯТЫХ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ СОДЕРЖАНИЯ ТАМ ВОРОВ В ЗАКОНЕ. — Авт.) Правда, братва стукачей быстро вычисляет... Был такой вор в законе Лымарь, он же Микола. Был, и нет его. Есть ли такие в московских СИЗО? Может быть, и есть. То есть по логике должны быть. Но мне о таких слышать не приходилось.

(ПУБЛИКУЕТСЯ С СОБЛЮДЕНИЕМ РЕЧЕВЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ СОБЕСЕДНИКА.)

У следствия было слишком мало времени. Именно потому Головкина определили не в одиночную камеру, где обычно и содержат маньяков. Именно потому одним из его сокамерников стал милицейский осведомитель, работавший под легендой тюремного «вора в законе»...

Пожилой мужчина с фиолетовыми татуировками-перстнями на пальцах смотрел на Головкина строго, не мигая.

— Ну, так что там у тебя случилось? Ты не менжуйся, мы ведь тут все свои... Расскажи, как оно на самом-то деле было?! — Говоривший на миг приподнял набрякшие веки, будто бритвой полоснув собеседника по лицу ясным взглядом ярко-голубого цвета.

— Да убийство какое-то на меня вешают.

— Убийство? Кого?

— В лесу расчлененный труп обнаружили, мальчишки из нашего поселка, — произнес Сергей немного окрепшим голосом, сглотнув так некстати набежавшую слюну.

— И что? А ты тут при чем?

— Да ни при чем я. Не убивал я, ничего не знаю, никого не видел.

Головкин уже пожалел о сказанном, уже решил для себя — все, хватит, зачем перед незнакомым человеком открываться, в каком бы «законе» тот ни был... Но взгляд жулика словно прожигал его насквозь. Человека с таким взглядом нельзя было одернуть: мол, не твое дело. Такому мимо воли расскажешь...

— Три ножа у меня в машине нашли, — сипло произнес Сергей, стараясь не смотреть в лицо собеседнику.

— А ножи тут при чем?

— Да ни при чем! Чистые они.

При слове «чистые» вор насторожился.

— А что — значит, и «грязные» есть? Насильник промолчал.

Жулик закурил неторопливо и, выпустив через нос струйку сизеватого дыма, произнес внушительно:

— Вот что: ты не в прокуратуре и не в мусорне, так что под дурака не коси. Хочешь, расскажу, что менты теперь с тобой сделают?

Головкин затравленно взглянул на собеседника и тут же отвернулся.

— Что?

— Сейчас следак твой поедет к Генеральному прокурору, возьмет санкцию и сделает «разморозку». Убийство как-никак — сам понимаешь.

— А что такое «разморозка»? — дрогнувшим голосом спросил Сергей. Вор улыбнулся:

— Ну, типа лекарства такого. И не хочешь говорить, а все расскажешь. Ты о Чикатило слыхал?

— Ну да. — Головкин немного оживился, и это оживление не осталось незамеченным собеседником. — Я о его деле из газет узнал, следил, что и как...

— На нем пятьдесят три трупа было, — перебил вор. — Думаешь, он вообще в голову раненный, чтобы столько жмуров на себя брать? Это же «вышак», конкретный... «Разморозили» его, вот и раскололся.

После этих слов Сергей почувствовал: волна страха накрыла его с головой. Язык мокрым кляпом залепил гортань, в голове шумело, колени предательски задрожали...

— Так что же мне делать?

— Послушай, — неожиданно в голосе татуированного собеседника зазвучали нотки приязни, — а Чикатило-то не расстреляли.

— Как? А в газетах писали...

— Ты еще о телевизоре расскажи. Он теперь или в Сычевке, или в Казани.

— А что там?

— В Сычевке — специальная психбольница для особо опасных преступников. Понимаешь — по приговору суда они как бы преступники, но расстреливать их по закону нельзя, потому что они еще и вроде как психи. В Казани — тоже психбольница. И тоже для таких.

— И что?

— А то: если ты признаешься в одном или в двух убийствах — тебя точно расстреляют. Потому что выходит, что ты здоров. А если признаешься во всем, что на тебе висит, — может быть, и выживешь. Так что пиши явку с повинной на имя Генерального прокурора: мол, не ведал, что творил, рассудок потерял. И в конце обязательно укажи: помогите мне излечиться, я еще могу быть полезным для нашего общества... Да и «явка с повинной» тебе зачтется.

Допросы начались уже с двадцать первого октября. За день до этого Головкин действительно написал в Генпрокуратуру «явку с повинной», в которой детально описал: когда убивал, где убивал, чем убивал, что вытворял с живыми и мертвыми.

Следователя прокуратуры по особо важным делам трудно чем-нибудь удивить. Но признания маньяка-садиста звучали столь откровенно, что даже самые опытные следаки с трудом удерживались, чтобы не придушить мерзавца прямо в кабинете.