Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

Я сделал все, как хотел, но в шаговой доступности оказался не со стилем «модерн», с его бронзовыми шпингалетами и дверными ручками, а с коммунальщиками. Граждане Москвы, они пили, блядовали, по привычке ходили на выборы. Внучка в темных очках устроила в их квартире притон. По вечерам у меня над головой падали ее клиенты, как спиленные деревья. Падали и падали.

Ночью я проснулся от диких криков. В наш подъезд ворвался ОМОН, взломали соседей сверху, квартиру номер 32. Всех выволокли. Оказалось, дочка с розовыми волосами задушила подушкой Великого Гопника, хромого инвалида с палкой. Из-за денег. Выяснилось, что коммунальщики продали свою дружную квартиру, вот-вот собрались разъехаться по спальным районам, но Великий Гопник лег поперек их планов своим трупом.

Он лежал на продавленном топчане с гордым лицом чемпиона не то двора, не то Европы по восточному единоборству. Взгляд у него был такой же остекленевший, как у живого.

Хозяйка притона, внучка в черных очках, держала на руках большую рыжую кошку, при этом ухитряясь на кого-то кричать по мобильному телефону. Рядом на полу валялась та самая подушка. Дочка-убийца рыдала так, будто убила не она. Она никак не могла сообразить, как менты догадались, что это она задушила папашу. А сам задушенный Великий Гопник, и его вдова в коротеньком халате, и заплаканная дочка с пышной прической, и бизнесвнучка со связями в блядском мире, и какие-то мужики в растянутых майках и черных трусах, и молодой следователь с рулеткой, и бывший геолог Юрий Дмитрич, и дед с георгиевской лентой, и санитары в меховых шапках, и черный, как воронья стая, ОМОН — всё это была одна большая народная семья, которая весело, как будто под хмельком звала меня:

— Иди к нам!

85. Понятка

К нам!

К нам!

К нам!

Национальное сознание России из квартиры № 32 оформилось в ПОНЯТКУ. Гопники взяли власть. Они ее никогда не отдадут, потому что кому еще отдавать?

Мы все — гопники. Мир перевернулся вверх дном. Мы бьем по дну, как по барабану. Тарам-там-там! Все вместе мы представляем собой Великого Гопника. Гопник в гопнике живет, гопником погоняет. Мы — закономерный результат отечественной истории.

В Москве на Воробьевых горах подготовляется памятник Великому Гопнику. Все вместе мы, как пчелы, выделяем из себя мед индивидуального Великого Гопника. Он — крутой. Мы его уважаем.

Гопничество стало религией России, всосало в себя православие, империю, все прочие коллективные дела: «Черную сотню», рабочий класс, Ленина, охоту и рыбалку, селедочный, вкусный запах мохнатки. Гопники — чемпионы. We are the champions, my friend… Наша главная страсть — победа. Мы своих не сдаем.

Они не любят шибко умных. Они — вежливые ребята, но их напрягает извиняться, и они редко говорят спасибо. Им нравится глумиться, издеваться над врагами и не только. Они не щадят поверженного врага.

У гопников есть свои амазонки — гопницы. Они тоже не знают, что такое извините. История гопничества тесно связана с приключениями понятки.

Понятка родилась от негарантированной жизни. Понятка включила в себя негарантированное земледелие, негарантированную собственность, негарантированную семью. Понятка стала подменой сознания. Она вывернула сознание наизнанку.

Понятка — фильтр. Абстрактные понятия не проходят через него, застревают. Абстрактные слова — над ними издеваются. Под подозрение взяты любые идеи. Понятку тошнит от абстрактных слов. Свобода, ответственность, право — она блюет. Выборы — ну вы чего, это, братцы, собачье говно!

Понятка мутирует с течением времени. Хотя не меняет своей сущности.

Петр Первый боролся с поняткой — не сладил.

Понятка — приговор, патент на отсутствие будущего. Если понятка разлетится, заменить ее будет нечем. Понятка и власть находятся в уникальном состоянии. Власть паразитирует на ней, понятка паразитирует на власти. Скорее всего, главным паразитом оказывается здесь все-таки понятка.

Понятка одомашнивает мир. Сложности — на помойку. Имена становятся кличками и кликухами, очищаются от чести и совести. Мишка — кореш, Варька — сука. Можно одомашнить и американцев — они станут пиндосами, их тогда проще убивать. Вообще-то чужого никогда не поздно замочить. Ведь ты, парень с поняткой — как человек с ружьем.

Понятка — лимита не только имени, но и понятий. Остается мякиш, остальное долой как ненужное и пустое, остается ПОНЯТКА, которая тупо нюхает мир.

Понятка стала матрицей поведения, с ней хорошо дома, неуютно в чужих местах.

Понятка снюхалась с поняткой. Гирлянды, летучие мыши поняток.

Есть мохнатка — волосатый жук, а есть понятка — это ведь тоже жук, особое, дворовое устройство мозга. Понятка неразделима с мохнаткой, они тыкаются друг в друга, обнюхиваются, как собаки.

Между начальником Росгвардии, моим шофером Мишей и гаишником есть нестерпимое родство поняток. Только они разбрелись по чинам и в душе друг друга называют клоунами. Понятка — ушибленное темя, именно в ней развивается сталиновирус — вирус любви к Сталину.

Понятка — защитный дальтонизм мозга, паралич ума. Зима шансона. Лето сапог, далекого крестьянского прошлого. Понятка не различает масштаба событий. Гвоздь в стене важнее заграничных революций, рыбалка и гудящий телевизор — наш пещерный век — век понятки.

Понятка доверчива в своих подозрениях и подозрительна в своей доверчивости. Из подозрительности понятки лезут лопухи заговоров. К понятке липнут страхи. Она питается конспирологией.

Понятке подай врага, как собаке — мяса.

Понятка — защита организма от ужаса мирового закулисья. Понятка жаждет беспорядка. И порядка. И вновь беспорядка — так без конца.

Для нормального сознания понятка — патология, для понятки нормальное сознание — аномалия.

Понятка ищет понимания, внимания. Она не осуждает воровство. Она балдеет от уважения, как от водки, но не верит в него. Она лишена сочувствия, но наполнена бормотухой жалости. Понятка — ну это не рыцарь мохнатки!

Понятка — пивасик. Колл-центр зоны. Табачный дым до небес.

Понятка бесспорно способствует распространению глупости. Но считать ее причиной нынешнейэпидемии глупости— это надо еще доказать.

Идите к нам, умники, не критикуйте, не взыщите, мы — люди пьющие. Жизнь махнет хвостом, и вы прибьетесь к нам, как нечистоты — к берегу, ну так чего стоите, идти недалеко, я же говорю: один шаг — шагайте!

86. Цвет грейпфрута

Милый Боря, по всему миру теперь твоим именем называют площади и бульвары. Лет через 60 и у нас в Москве назовут твоим именем Васильевский спуск. Но, помнишь, однажды в Италии мы с тобой поехали на озеро Комо, и ты уплыл куда-то и не вернулся. Час прошел. Я ходил по берегу. Когда вызывать полицию? Вдруг ты