Виктор Мельников - Разносчик порнографии

Она спросила:

– Ты чего-то хочешь?

Я ответил:

– Да.

– Возбуждаться так быстро пока рано, – она смеялась надо мной, а рука уже мастурбировала член. – Пойдём на пляж, – сказала она и потянула за член.

Чем меньше разговоров, тем лучше, подумал я тогда. Если бы мог предположить, что лишних разговоров и криков будет так много – пошёл бы я с ней? Да, пошёл. Она увлекла, а я повёлся. Господи! Ничего особенного в этом нет, а голову срывает с плеч.

Я запомнил адрес, указанный в записке. То ли за соломинку хватался я, то ли не знал, что делать, но я твёрдо решил навестить эту бабку – что она скажет?

И поехал к ней.

Старушка выглядела древней. Я мог бы ей дать лет сто. Лицо в глубоких морщинах, узкие, но живые глаза выдавали в ней корейскую или китайскую кровь, но в этих глазах было столько доброты, что я почувствовал себя, как будто вернулся в детство, вернулся к бабушке в станицу, которая сейчас накормит меня борщом со сметаной, скажет ласковые слова…

Она говорила:

– Жизнь постоянно снабжает нас новой энергией, из новых источников, даже когда мы прибываем в бездействии. Любой опыт оттуда может быть использован для своего багажа. Используй его, Дима, – и замолчала.

Я не называл ей своего имени. Она приняла меня и сразу стала говорить свою пространственную речь.

Возникла пауза, и я не знал, что ей ответить.

– Смени цифры, а огонь всё равно спишет корабль…

Почему-то я ждал этих слов.

– Что это значит? – спросил я, готовый услышать что угодно, даже предсказание собственной смерти.

– Дорогую покупку, – повитуха, казалось, несла бред.

– Но у меня нет дорогих вещей.

– Машина.

Я усмехнулся.

– Не-а… Не может моя машина считаться дорогой вещью. Год выпуска у неё конец семидесятых, бабушка, такие «япошки» дешёвые…

– Эта вещь у тебя самая дорогая, – перебила она меня. – Смени номер автомобиля – поменяешь чувства, и не возвращайся домой раньше времени. А корабль ничем не спасёшь. Иди!

Автомобиль стоял возле поваленного забора повитухи. Кто-то ещё приехал к ней испросить судьбу. Несколько машин припарковалось рядом с моим «нисаном». Денег она не взяла, про жену ничего не сказала. Какие-то намёки на что-то пространственно-отвлечённое, не более.

Я посмотрел на номер автомобиля. Цифры как цифры! Е781ОП, регион – Приморский край, цифра 25. Или она имела в виду, чтобы я сменил место жительства? Разорвать контракт? Нет, этого я не могу позволить, не могу.

Предупреждение «не возвращайся домой раньше времени» звучало грозно. Но был ли смысл к нему прислушиваться?

Подъезжая к дому, я заметил «уазик» – меня ждали. Конвойные с гарнизонного караула. Вот в чём дело, подумалось мне. Но от них не уйдёшь, рано или поздно они бы пришли за мной, однозначно. И увидел Ирину, она вышла из дома. У меня ёкнуло сердце. От радости.

Ночь.

– Камера номер десять, – сказал караульный.

Я остановился, с меня содрали погоны, открыли дверь, я вошёл в помещение два на полтора метра. Дверь закрылась, неприятный скрежет, поворот ключа в замке.

Одиночка. Что может быть хуже?

Караульный посмотрел в щель двери для подачи еды с камбуза, сказал:

– Сейчас принесу нары.

Я огляделся, вокруг один бетон. Полумрак и сырость. Чувствовалась вонь говна и хлора, гальюн находился где-то рядом. Мысли разбежались по углам камеры, как корабельные крысы, – пустота внутри меня освободило пространство для чего-то нового, но душа сжалась в комок.

Принесли нары. По размеру они точь-в-точь поместились в камере, легли на пол. Я потоптался на месте, потом сел. Сна вначале не было. Я продолжал сидеть, подогнув колени под подбородок. Свет, видимо, горел круглосуточно. Это мешало. Из соседних камер слышался храп. Делать ничего не оставалось, и я лёг.

Сон пришёл сам по себе.

– Подъём! Нары – в коридор!

Дверь открылась.

– Бегом! – кричал уже другой караульный.

Я вынес нары, положил в коридор.

– В гальюн бегом марш!

Одиночку и подследственных в гальюн гоняли по одному. Из общих камер после выпустили всех сразу. Цепочкой по десять человек они по очереди и на время (две минуты) бежали справлять кто малую, а кто большую нужду.

После принесли завтрак. Бесцветный несладкий чай, кусочек хлеба и маргарин грамм двадцать.

Я не стал есть.

Посуду вскоре забрали. Я ходил с угла в угол. Тоска!

Вскоре послышался голос из-за стены:

– Как зовут?

Вопрос, видимо, задавался мне.

– Дмитрий, – и подошёл к запертой двери.

– Сергей я. Ты откуда? – говорили слева от меня. Сразу я не разобрал, из какой камеры исходит голос – эхо гуляло по стенам кичи.

– Авианосец «Новороссийск».

– Годок?

Я усмехнулся.

– Старший мичман.

– Ого! И как же тебя угораздило сюда попасть?

– Бывают случаи, знаешь. Сам-то за что угодил?

– С Разбойника я, старший матрос. Вечером в свинарнике поросёнка выловили, завернули в простыню, отнесли в посёлок и променяли на трёхлитровую банку самогону. Случилось так, что эта пьянка не прошла незамеченной. Меня признали зачинщиком. Правда, пропажу поросёнка никто не обнаружил. А то – все десять суток дали б!

– А сколько служишь?

– Полгода.

– Быстрый ты!

– Какой есть.

Голос караульного:

– Молчать, пидоры!

Наступила тишина. Я посмотрел вверх. Маленькое окно, решётка и плоская высокая стена – не залезть, метра три. И вдруг луч солнца упал на стену рыжим пятном. Тусклая лампочка на потолке не могла вести соревнование по яркости с природным светилом. Я смотрел на пятно и неожиданно для себя решил: «Рыжик!». Как моя Ирина. Это умилённое состояние длилось не больше минуты. Когда солнце развернулось или спряталось за тучу, и Рыжик исчез, время было потеряно…

Я ждал каждый день возвращения этого Рыжика, но природные силы не позволяли увидеть то, чего я хотел.

Мне дали пять суток. В одиночке двадцать четыре часа – это целый год, без всяких на то сомнений. Каждый день одно и то же: подъём, нары в коридор, гальюн, камера, камера, камера, обед, камера, несколько слов с соседом через стену, камера, камера, камера, ужин, камера, камера, гальюн и сон.

И мысли об Ирине. Я изводил себя этими мыслями. Я довёл себя до такого состояния, что камера стала напоминать мне уютное любовное гнёздышко. Я дожидался, когда горничная принесёт мыло и полотенце, давал ей на чай, закрывал дверь на ключ. Ирина ходила по номеру гостиницы голой, она должна была принять душ. Я мыл её тело, ласкал груди, а она ждала, когда я обниму её. Какая тёплая, цветущая плоть! Мне казалось, что от моих прикосновений она вот-вот взорвётся, как граната, тысячами осколков, пронзающих моё тело насквозь, и эта смерть будет такой сладкой и нежной, как и сами любовные ласки перед соитием…

И вот рапорт караульного прерывает мои эротические мысли:

– Товарищ старший лейтенант, за время несения гарнизонной караульной службы происшествий не произошло!

Это был начальник караула. Он стоял напротив камеры. Обычно в гарнизонный караул начкаром шёл офицерский состав, но бывали и исключения.

– Вольно, Шипилов!

Мою камеру открыли. Начкар сказал:

– Старший мичман Дмитрий Саламов, вы досрочно освобождены, на выход.

От него же я узнал, почему меня освободили досрочно. Он говорил, что 17 января на авианосце «Новороссийск» в машинном отделении произошёл пожар. Я нужен там. Мне давалось восемь часов, чтобы вернуться домой, помыться, побриться, переодеться – и на корабль. На вопрос, есть ли жертвы, он твёрдо ответил: «Без жертв, насколько мне известно».

Я торопился домой, а автобус ехал медленно. От Тихоокеанска, где находилась кича, до Шкотово сорок километров.

Перед арестом с Ириной пришлось переброситься лишь парой слов. Я сказал, чтобы она ждала, всё будет хорошо, я её прощаю. Она кивнула головой и произнесла:

– Дима…

Мне показалось, что ей хотелось сказать что-то ещё. А может, она произнесла моё имя от безысходности ситуации. В любом случае, она вернулась от этого мичмана Рязанцева, поняла, что меняет шило на мыло – какая между нами разница? Никакой. Только алименты. У него.

Я и раньше подозревал об измене. Но не пойман – не вор, а вот теперь, когда все улики на лицо, Рязанцев ответит – я его отпизжу! И пусть снова сяду на кичу, мне всё равно. Моя репутация будет очищена перед самим собой.

О том, когда я и Рязанцев уходили в плавание, что у Ирины были другие мужчины, я не пытался об этом думать.

А повитухи слова отчасти оказались пророческими. Интересно, если бы я успел сменить номер, Ирина ко мне не вернулась?

Я бы тогда сошёл с ума!

Старенький «пазик» гудел чахлым мотором, поднимаясь в сопку со скоростью сорок километров в час.

Своим неожиданным появлением я хотел сделать Ирине подарок. В руках у меня были цветы, знак примирения. Я купил их в Тихоокеанске на последние деньги, что оставались после покупки билета.