Георгий Злобо - Румбо

— Вот это я не знал… — вытянулось лицо у Кости.

— И не только он. Многие из ваших клубных друзей погибли. Их предали. Загнали в подвал одного здания — там была многоярусная подземная парковка — и устроили там засаду. Говорят, что кровь стекала ручьями, и её смывали потом из шлангов для мойки машин. И тогда оккупанты восторжествовали. Им сам чёрт был не брат. И стали лютовать. Вешали людей прямо на улицах. Я сам лично видел рекламный щит «Росно», а на нём — семеро висельников. Но постепенно страсти улеглись: народ новую власть в основной массе своей принял и вынес, как говорится, вотум доверия.

— А я?..

— А ты бредил. Опять убежать пытался, — с укоризной посмотрела Лена. — говорил, что сядешь на поезд и поедешь домой. Хотя 3оя тебя навещала. А ты говорил ей про этот поезд. Что, мол, пора на вокзал.

— Но мне кажется, что тот факт, что волнения в городе, наконец, закончились, очень благотворно повлиял! — вмешался доктор, которого так и распирало, — буквально на следующий день после официальной передачи полномочий дела у вас стремительно пошли на поправку. Вас навещал ваш племянник Гриша. Специально приехал из Анапы. Фрукты привозил вкуснейшие. Рассказывал про эту… пустыню с сиреневым песком… забыл название.

— И про тайные захоронения! — перебила Елена, — очень интересно рассказывал, и фотки показал.

— Ещё вас навещала ваша мать, но вы не узнавали её, называя странным именем Бабадятел.

— Мать? А где она теперь?

— Уехала к себе во Франкфурт. Но сейчас 3оя уже сообщила о твоём выздоровлении, и она взяла билеты на ближайший рейс. Так что скоро ты её увидишь. Предвкушаю, как она будет рада…

— А… отец?

— Отец ждёт тебя с нетерпением. При новой власти он стал начальником цеха на мясокомбинате. Только что вступил в должность и очень старается проявить себя на работе с самой лучшей стороны… работает допоздна. Очень переживал за тебя и за 3ою.

— Отец тоже навещал тебя, — вмешалась Елена. — привёз тебе котёнка, но ты страшно испугался его… это было так смешно… буквально шарахался от ужаса, называя почему-то Кроепедом.

— В общем, твоих родственников эти жуткие события, по счастью, обошли стороной, — подытожил Ефим Тимофеевич, выписывая пропуск, — а у многих близкие погибли. И целые семьи погибли. Так что имей ввиду. Большое горе нас всех коснулось. У твоего знакомого Алексея, например, вся семья погибла, а сам он пропал. А потом его нашли: вернее, то, что от него осталось…

— А вы знаете, доктор, мне кажется, я тоже встречал вас там, в Аду, — перебил его вдруг Костя.

— Время от времени ты приходил в сознание. Но ненадолго. Тебя словно закручивало в центрифуге безумия: ты резко терял ориентацию, выл, бился в судорогах с пеной у рта. Несколько раз я думал, мы тебя потеряем. Очень напугал ты нас, Костя. По моей гипотезе, твоё сумасшествие явилось своего рода защитным механизмом от ужаса внешнего мира, к которому прибегло твоё подсознание… Человек, по разумению моему, тем и отличается от братьев наших меньших, что рождён творцом, и окружающая действительность никоим образом его не устраивает. Не всегда, разумеется, но как правило. И чем больше в человеке сил, тем яростнее пытается он переделать мир сей… ну, а коли он сам — часть мира — то и себя самого, очевидно… Вот и ты попытался. Но сила — она остаётся силой: чтобы создать что — то новое, ей нужно сперва разрушить старое, как кто-то из философов выразился. По крайней мере, теперь, когда весь мрак позади, у нас будет время поразмыслить над этим… А тогда… нам самим в этом аду казалось, что сойдём вот-вот с ума. Но персонал наш проявил себя мужественно. Я бы даже сказал, героически. Оправдал честь белого халата, светлое имя врача. И мы потеряли друзей, коллег. А тут ещё это радиационное заражение, которое оказалось липой…

— Какое заражение?

— Сторонники режима пустили слух, что в город заброшен источник радиации, который каким-то образом перемещается, облучая окружающих. Кто-то из больных в коридоре, видимо, рассказал тебе об этих идиотских слухах, и ты впал в прострацию. Мы с трудом вернули тебя оттуда. Но потом, как я уже сказал, дело бодро пошло на улучшение, и последние пять дней ты ведешь себя как абсолютно вменяемый будущий отец.

— Абсолютно вменяемый будущий отец, — повторил Костя.

— Ввиду того, что новая власть распорядилась здание больницы в срочном порядке отремонтировать, и затем половину отдать под офис местному муниципалитету, мы вынуждены избавляться от всех, кто, по нашему мнению, способен к самостоятельной жизни и за кем есть кому присмотреть. И от тебя, Константин, я избавляюсь с особенной радостью. Твой бред был интенсивен, но сравнительно скоротечен. Всему виной наше нелёгкое время.

— Ну, а как же? — улыбнулся Костя, — конечно, время во всём виновато. Весело с вами, Ефим Тимофеевич. Ну, да пора и честь знать. Чувствую я себя преотлично… только устал вот слегка, но это ладно: дома отосплюсь. А тем более, что раз вы из-за меня в неудобстве и некотором стеснении, поспешу раскланяться.

Они обнялись все трое, и доктор подарил ему на прощание чёрную статуэтку (презент от соседа-геолога), а Елена сочно расцеловала.

— Ночь уже на дворе. Осторожней! — напутствовал бережно врач.

— Тебя до ворот проводить, Кость? — предложила Елена.

— Да нет, ну что вы… сам дойду.

В вестибюле больницы он случайно бросил взгляд в зеркало.

Подошёл испуганно.

Поспешно вернулся, догнав людей в белых халатах на лестнице.

— Ефим Тимофеевич! Простите, а что это за следы у меня на голове?

Доктор и Лена быстро переглянулись.

— Это ты себя так поуродовал, Костик. Когда в припадке бился, — сожалеюще пожала плечами старшая сестра.

— А чего ж… вы мне не сказали? Стыдно по улице идти… хотя бы маску какую надеть, забинтовать голову.

— Сейчас темно, Кость. Никто эти шрамы не увидит. А дома вы с 3оей приспособите что-нибудь. Парик, там, какой-нибудь, косметику…

От волнения Костя вспотел. Лена подала ему марлевую салфетку.

— Ефим Тимофеевич, вы идёте? — позвали сверху.

— Так, ну всё, Кость, ещё раз удачи тебе. И не дури мне. А ни то живо опять аминазинчиком обсажаю. — доктор скоро пожал ему руку и с громким цоканьем устремился вверх по лестнице. — У нас тут с этим не заржавеет…

— Ну пока, Костян! — Лена манерно помахала ручкой.

Он посмотрел ей в глаза. Они глупо блестели и дёргались как у птицы.

Улыбнулся:

— Пока, Бабадятел.

На улице моросило, но Костя не чувствовал холода.

Его распирало какое-то светлое чувство культурного превосходства над окружающим. В другой раз он бы решил, что пьян. Но где мог он достать спиртного в больнице?

Это был какой-то незнакомый мощный выход энергии.

Хотя до дома было ещё добрых четыре квартала со здоровой площадью, он твёрдо вдруг решил, что пройдёт это расстояние пешком, дабы рассеять этот силовой выброс, а заодно проверить состояние своего здоровья после больничной койки.

Потливый стал какой-то.

Ноги шли и шли без устали будто чужие.

Был внезапно облаян дворовой собакой. Подскочив, шавка залилась пронзительно, но затем, вдруг взвизгнув, отскочила в сторону как ужаленная.

Костя смотрел ей вслед, оправляясь от испуга внезапности.

Бездомных собак надобно истреблять, подумалось.

А вот и дом, где жил Макарыч. Вон в том дворе они впервые попробовали «Рубин». А потом добавили водки, и блевали красными струями.

Как приятно после стойкого провала в памяти пройтись вот так вот по знакомым местам: напоминает Рай.

Хотя, в Раю, наверное, теплее.

На освященной фонарями площади он окликнул знакомую девушку: обжималась с кавалером на лавке у памятника. Завидев его, оба вскочили и бросились наутёк.

— Что, неужели так страшен? — Костя пожал плечами, уставившись себе под ноги. — Чего ж случилось со мной за полтора эти месяца, кто б объяснил… каша из воспоминаний в голове. Бывает каша овсяная, а это — каша воспоминательная. И ни черта в ней одно с другим не сходится. И пугаешься, что постарел. Пугаешься, что так теперь навсегда.

Сбавив темп он пересёк площадь, вошёл под арку и направился к родному подъезду.

Ему пронзительно захотелось тепла. 3оиного тепла. Сладкой зовущей истомы обжимания с самкой человеческой.

Домофон работает, надо же.

Он набрал нужный номер.

— Алё? — голос 3ои после гудков.

— 3ойк, это я. Открывай.

Счастливый визг и писк зуммера.

Не желая ждать лифт, он взбежал по лестнице.

Она ждала его в дверях.

Долго тискались на пороге, не заботясь о любопытных глазках соседей.

Наконец, вошёл.

— Ну… как ты? Рассказывай. Как ты себя чувствуешь, прежде всего? — она хлопотала возле него, помогая разуться.