Георгий Злобо - Бесплатное порно

Паранойя или билет в рай?

Как — то раз Отец обнаружил в дневнике деревянного человека следующую запись:

Громогласно заявляю:

Я — уёбище.

Со мной что-то не так: я давно понял это, но не могу себе в этом сознаться.

Я никогда не хотел, никогда не страдал этим.

Это происходит помимо моей воли: это разные люди внутри меня заставляют меня делать это. Я расщеплён, и силюсь сойтись воедино.

Я слишком близко вижу смерть в объективе своих перископов.

Отчего так?

Отчего оно зреет как чирей?

Хиреющее одиночество как альтернатива безвременной кончины в автокатастрофе?

Пансион мудачества на развалинах спорой и талантливой юности?

Надо завязывать. Определенно. Иначе действительность выпустит кишки.

Не будет духу применить накопленные с таким старанием силы — и выкинутые в результате за не понюх табаку.

Жизнь ударит в ебло: не зевай!

Мимо едет чудес каравай:

Ну, хватай, принимай, подбирай!

А кто хочет — тому билет в рай.

Билет в рай.

Маньяки

Маньяк — это вовсе не обязательно тот, кто совершает убийства: просто убийцы становятся известны, а другие — тихие маньяки — так и наслаждаются жизнью дальше.

Впрочем, непродолжительно.

Вскоре тихие маньяки, которые так и не сподобились никого замочить, загоняют себя в ими самими же расставленные ловушки.

Где и — что? — правильно: погибают в конвульсиях.

Как погиб рогатый ребёнок Кузьмы.

Как погибнем все мы, одержимые и обречённые.

Солнечное затмение

Присыпав тело Клавдии Петровны навозом на дачном участке, Отец выпил 2 стакана молодого вина, съел абрикос, встал перед зеркалом и, внимательно глядя в собственные зрачки произнёс следующее:

— Приступ паранойи продолжается, но мы делаем вид, что пытаемся ему воспрепятствовать. Каким образом?

А вот каким: попытаемся склинить эти разные мировосприятия, найти с ними общий контакт, пересказать их друг другу.

Дружба самого с собой тем и интересна, что от себя сложнее недостатки упрятывать, а между тем…

Что мне теперь? Покаяться? Или к врачу обратиться?

Эти 2 темы уже в край задолбали меня.

А вообще-то меня всё задолбало.

Но из окна не брошусь, нет.

И не повешусь: хуй вам на лицо.

Поживу ещё, Солнцем палимый… — Отец развернулся и вышел во двор.

Шёл грибной дождь.

Кузьма живёт и действует

— Эй, вы… легонечко, легонечко… — напутствовал Кузьма.

Шахтёры кивали, но в их глазах отчётливо читалось адреналиновое безразличие.

Кузьма понял: эти — способны на всё. Это надо использовать.

Приятно иметь дело с людьми, которые понимают тебя с полуслова. С людьми спокойными и без понтов.

Сам того не желая, он накоротке сошёлся с главным шахтёром: Ефимом Боргыслаком.

Ефим был родом из Керчи. И был на 100 % уверен, что слаще керченских баб на целом свете не сыщешь.

Кузьма не знал, спорить или соглашаться: за всю жизнь лишь раз ебал он хохлушку, да и та была пьяна, и под конец наблевала Кузьме на голову.

Ефим хорошо стрелял, владел боевым самбо, но была у него одна слабость: бабы.

Ужас как до женщин охоч был Ефим. Ебаться любил пуще неволи. В последствии Кузьма использовал это, заманив Ефима к шлюхам.

Пока Ефим проникал в пылающий кисель языком и членом, тайные створки хуй-лю-лю распахнулись — горец с кинжалом бесшумно выпрыгнул из них. Ещё один прыжок — и кинжал уже проник Ефиму в глотку.

Жарко Ефиму. Умирает Ефим. А Кузьма — живёт и действует.

Предупреждение

Певцы благодарили публику лёгкой улыбкой, кланялись, принимали букеты и элегантно соскальзывали со сцены в тень кулис.

«Здесь вам не заповедник троллей!» — предупреждал Пантелеймона старшина Дробенчук, но Пантелеймон не послушал.

А вернее будет сказать: не услышал. Не захотел услышать.

Хватит с меня! — решил Пантелеймон.

Хватит этих ссор и дрязг:

Пусть раздастся стали лязг,

Лязг винтовочных затворов,

Из-за тьмы гнилых заборов.

Спорый выстрел от бедра,

Хуй — и крови 2 ведра.

Сухотка

Что такое сухотка, все наслышаны.

А я вам вот какую историю поведаю.

В одной стране, в большом и красивом городе жил, да был Бибздулярий.

И вот этот несчастный Бибздулярий решил, что может из собственной, извините, спермы, соорудить микстуру от чахотки.

И все чахотошные сосали ему хуй, подумать только — и излечивались!

Ай да Бибздулярий, сухотка его раздери!!!

Кормись пистонами

— Кормись пистонами, — предложил шахтёрам Тарас Коперный, — ваши пистоны в ваших руках…

Шахтёры восприняли данное заявление как издевательство. Они возроптали.

— Хуле они нам мозги ебать будут! — усмехался в кудрявую бороду Степан Щорс.

— Гуж-гуляри, буж-буляри, — согласно кивал Антон Затяжной.

Кормиться пистонами они не желали: пистоны вызывали у них стойкую изжогу (с ударением на 1-ом слоге).

Когда ж Тарас соизволил проверить, насколько правильно налажен контроль над сырьём моргов и усыпальниц, шахтёры напали на него сзади, сбили с ног, оглушили — и удавили тормозным тросиком от горного велосипеда.

Бржембрджембомжбрец

— Посмотрите на мои мускулы, — сказал Отец, заголяя торс, — я не качок, я гармонично развит.

— Ну, а то… как же ж… — послушно закивали дети.

Все они как один были одеты в полосатые фуфайки и серо-розовые панталоны.

Строгие воспитатели и воспитательницы стояли за их спинами, помахивая плетьми и приговаривая:

— Бржем-брджем-бом-жбрец, бржем-брджем-бом-жбрец…

— А подумать только, — продолжил Отец, по-молодецки тряхнув плечами, — подумать только, что я замочил своих детей и жену, родившую их, и нисколечко не сожалею.

— Бржем-брджем-бом-жбрец…

— Ага… именно. Он самый. Несомненно. — Отец почесался.

Дети поёжились. Многие привычно расслабили анусы.

— Ну, так вот, — Отец сплюнул кусочком кожи, — я и говорю: бржем-брджем-бом-жбрец, бржем-брджем-бом-жбрец, бржем-брджем-бом-жбрец, бржем-брджем-бом-жбрец…

Набросок углём из жжёной человеческой кости

Дневник Буратино содержит и такое рассуждение:

Я — циничный и жестокий гад, да — а что поделать?

Ведь результат-то — вполне благопристойный: я дарю людям счастье.

Но счастье нынче в такой цене, что люди непременно перегрызут друг другу глотку за лишний кусок, ибо боятся они, что ежели одному прибудет, то у другого, непременно, отымется.

А счастья ведь много: хватит на всех.

И поэтому, используя самый бессовестный шантаж и подлейшую ложь, я скрываю от каждого чужое счастье, потому что, увидь его они — ринутся, и разорвут на части.

И удача моя тогда погибнет.

Что-то вдруг вспомнилось…

— Это ты, дурачок, по молодости думаешь, будто что-то решаешь… на самом деле, всё давно решено за тебя, — говаривал воскресными вечерами Отец старшему сыну Николаю, покуда был тот ещё жив.

Верил в Кольку Отец. Знал: смышлёный парень вырастит.

Тоже говорил ему и Буратино.

— Ну, а если кто-то за меня уже всё решил, я, стало быть, могу делать, что захочу, и не ссать за последствия? — возбуждённо ёрзал Колька.

Юля разливала им чаю, доставала пряники.

— Ссать или не ссать, это уж тебе решать, — пожимал плечами Отец, — тебе видней, как относиться к собственному будущему.

А затем отца вызвали в школу.

Дома Колька привёл зарёванного Генку, и вместе они повинились:

— Никак не можем взять в толк, пап, отчего люди так бессовестно пользуются нашей добротой?

— А кто научил вас быть добрыми, дети мои? — руки отца дрогнули.

— Вы с мамой… — вытирал слёзы Геннадий.

— Неправда. Мы с мамой учили вас быть сильными. А сила всегда имеет два полюса. Это палка о двух концах; монета с двумя сторонами. Вы не можете заплатить мне половиной монеты, распиленной вдоль, дети. Захотели орла — получите решку. И ежели вы совершили нечто доброе — поспешите уравновесить этот поступок равновеликим по значению злодеянием — и счастье придёт к вам. Вы не поймёте, что это и было оно: счастье. Но это уже совсем другая история…

— Ну, ты, батюшко, с нами как с малолетними разговариваешь… — Николай, сурово усмехнулся, — что же мы, Ницше не читали?… Slayer не слушали?… Генка, вон, и то: хоть мал, и ревёт, но в душе — истый самурай. Или даже — Всадник Апокалипсиса…

— Ты особо-то не рассуждай тут! — взъярился вдруг ни с того, ни с сего Отец, — Доверия не оправдаете — дух из вас вышибу! Мы с мамой вас породили — мы и прихуячим!..

Вечернее

Пантелеймон познакомился с Кузьмой в городском парке, куда оба пришли поглазеть на первый снег.