Кристиане Ф. - Я, мои друзья и героин

От него воняло ещё за два метра: редко кто мог это вынести. Когда ему говорили, что – всё, ему пора в больницу, он ухмылялся всем черепом. Он ждал смерть. Я всё время думала об этом парне. Потом от боли я потеряла сознание. Всё было как в первый раз: с потом, вонью и блевотой…

На следующее утро я не выдержала. Как-то доковыляла до телефонной будки и позвонила маме. Я ревела в три ручья в трубку и молила её позволить мне вернуться в Берлин. Мама была очень холодна. Сказала: «Ага, что-то тебе опять плохо? Я думала, ты только иногда колешься… Чего ж это тебя так колбасит?» Я упросила её послать мне срочной бандеролью снотворное. Чёрт, я знала, что в соседнем городке героиновая точка! Это я поняла ещё в свой прошлый приезд, но отправиться туда у меня просто не было сил. Да и кроме того, я никого не знала оттуда, а если нарк оторвался от своей точки, то он одинок и беспомощен, как трудной ребёнок…

Ломка, к счастью, длилась только четыре дня. Скоро всё было позади, а я чувствовала себя совершенно опустошённой. Такой бурной радости, как в прошлый раз, у меня уже не было. Меня тошнило при мысли о Берлине, но и в деревне я не чувствовала себя дома. Я поняла, что совершенно потеряна в этом мире, и старалась об этом больше не думать.

Держало меня только снотворное, что прислала мама, – слишком поздно, правда, – и яблочное вино, которое в огромных количествах кисло в подвале у бабушки. Меня пробило на жор. Я начинала утром с четырёх или пяти булочек, и к полудню съедала так между делом двенадцать-пятнадцать хрустящих хлебцов с мармеладом. А по ночам я кормилась у полки с консервированными сливами, персиками и земляникой, заправляя фрукты взбитыми сливками. Раньше трёх не засыпала.

За несколько дней я набрала десять килограмм. Мои родственники радовались, наблюдая, как у меня начинает свешиваться живот, а жопа становится всё толще.

Только руки и ноги оставались такими же тонкими, как и были. А мне это было всё равно! Теперь я наркоманила едой, и в свои узкие джинсы уже не влезала. Получила от сестры её расплывчатые клетчатые штаны – такие, как я носила в одиннадцать лет.

Не проблема! Полегоньку я снова вживалась в наше детское деревенское общество, но – как-то не всерьёз… Это было просто как путешествие, как красивый фильм, который, – хочешь не хочешь, – скоро должен закончиться…

Ни с кем я не говорила о наркотиках да скоро уже и не думала о них. Не хотела портить картинку. Хотя нет – сразу после ломки я написала короткое письмо Детлефу, вложив в конверт двадцать марок на которые просила выслать героину. Это я написала тому Детлефу, которого сама просила соскочить! Впрочем, я не отправила письмо… Было ясно, что он всё равно ничего не пришлёт, а двадцатник сам продавит.

С двоюродной сестрой мы облазили все замки и дворцы в округе и почти каждый день я каталась верхом. Мы часто гуляли по каменоломне, которая когда-то принадлежала моему деду. Он успел её пропить, прежде чем сам допился до смерти.

У мамы тоже было нелёгкое детство…

Бабушка рассказывала, что где-то в каменоломне должна быть железная дверь, за которой лежат старинные семейные документы, и каждый вечер мы искали эту дверь.

Иногда рабочие забывали вытащить ключ из баггера – тогда мы разъезжали по каменоломне на колёсах. С моей кузиной, – а она была ровесницей мне, – мы снова стали лучшими подругами: не разлей вода! И я рассказала ей о своей любви к Детлефу так, как будто это была обычная тинейджерская любовь. Сказала, что спим вместе, и она сочла, что это в порядке вещей.

Кузина рассказала мне, что каждый раз летом в лагере неподалеку останавливается один парень из Дюссельдорфа, и он ей, в общем-то, нравится. Он, правда, хотел от неё всего и сразу, но она не дала: что, это было глупо с её стороны?

Я сказала, нет: она правильно сделала, что не допустила до себя этого лагерника.

Надо беречь себя для того, с кем ей действительно потом захочется гулять. Кузина и все её друзья со своими проблемами прибегали ко мне. Я стала их советницей по всем вопросам. Говорила, как поступить, и советовала не смотреть на жизнь так ожесточенно, прежде всего. Мне-то, конечно, все их проблемы казались смехотворными! Но я выслушивала всех, и для каждого у меня был совет. Да уж, я становилась чрезвычайно деятельной, если речь заходила о чужих проблемах – только вот со своими всё никак не могла справиться…

Как-то вечером позвонил Детлеф – ух, как я обрадовалась! Сказал, что звонит от клиента. Мы болтали целую вечность – фраер был из щедрых. Я рассказала Детлефу о своём выходе. Что в этот раз чуть не сошла с ума. Он сказал, что ещё не соскочил.

Испугался немного, да и времени нет. Я сказала, что рада его слышать. Спросила, не хочет ли он мне разок написать, как обещал, он сказал, что нет у него такого желания.

Но он позвонит мне, когда в следующий раз окажется у этого клиента.

После этого разговора я снова знала, что мы как муж и жена с Детлефом. Мы принадлежали друг другу – всё равно, чем бы он там не занимался в Берлине.

Вечером перед сном я устраивала минуты памяти по Детлефу. Это было как молитва.

Я считала дни до нашего свидания…

Бабушка регулярно давала мне карманные деньги, а я их железно экономила. Не знаю, зачем. Копить никогда не было в моём характере, но когда у меня набралось сорок марок, я уже знала зачем. Я была по-настоящему горда этими сорока марками!

Сорок было для меня магическим числом… Сорок марок стоил дозняк… Сорок марок я требовала с моих клиентов…

Ой, нет! Я сказала себе: «Кристина, не может же быть, что ты тут собираешь на дозу!» Я разошлась тогда и купила себе футболку за двадцать марок, ну, только чтобы разменять эту проклятую сумму! Чуть не забыла – я ведь приехала сюда, чтобы навсегда покончить с героином!

Тем временем моя ссылка заканчивалась. Позвонила мама и спросила, не хочу ли я побыть подольше в деревне. Не раздумывая, я сказала нет. Может быть, если бы она спросила: «Кристина, хочешь провести там всю свою жизнь?» – я бы ещё подумала.

Но для меня это с самого начала было просто путешествием: ужасным в начале, мягким и красивым в конце. И я строго себе установила, что через четыре недели это путешествие будет закончено. Я хотела обратно к Детлефу, с которым мы были почти как женаты…

В день моего отъезда я переоделась. Бабушка и кузина тщетно убеждали меня не снимать клетчатые штаны, которые только сейчас я стала заполнять. Нет – я втиснулась в джинсы! Швы лопнули, молния, как я её не крутила, не сошлась. Я надела мою длинную мужскую чёрную куртку и туфли на высоком каблуке. Снова я была костюмирована под нарка, ещё прежде чем оставила бабушку. Так, – в расстегнутых штанах, – я поехала обратно в Берлин…

Прямо с утра заявилась на Цоо. Детлеф и Бернд были там, а третьего из компании, Акселя, не хватало. Я подумала, что он, должно быть, отошёл с клиентом.

Ну вот: восторг и объятия! Я заметила, как они рады, что я снова с ними. Прежде всего, конечно, Детлеф радовался. Я спросила его: «Ну что, ты откололся и нашёл хорошую работу?» – и мы все втроём посмеялись.

Я спросила: «Как Аксель?» Парни так смешно переглянулись, и после некоторой заминки Детлеф сказал: «Ах, ну да, ты ещё не знаешь, – он ведь умер…» Ох ты! Меня просто срубило! Я еле могла дышать! Только сказала: «Да вы спятили…» Но это была правда.

Так, – теперь, значит, Аксель… Аксель, в чьей квартире мы провели столько ночей!

Который каждую неделю стелил мне свежее бельё в своей вонючей нарковской берлоге! Которому я всегда приносила его дурацкого тунца, и который выставлял мне йогурты! Единственный, к кому я могла прийти со своими проблемами, если мы ругались с Детлефом. Единственный, перед кем я могла выплакаться, если что.

Потому что он единственный выслушал бы и понял…

Я спросила: «Как это случилось?» Детлеф сказал: «Да…, в каком-то сортире нашли его с иглой в руке…» Для обоих смерть Акселя была вроде как прошлогодним снегом. Казалось, что им почти неинтересно говорить об этом.

А я всё думала об этом дурацком тунце, которого я ему всегда покупала, он так любил его… Никогда в жизни больше не куплю тунца! Оглянулась на Детлефа, подумала: ему же теперь негде спать! Осторожно спросила: «Ребята, вы ещё живете в его квартире?» Детлеф ответил: «Да нет, его мать уже разобралась с квартирой. Живу сейчас у одного фраера…» Я сказала: «Ну и дурак!» Мне стало ясно, что я навсегда потеряла Детлефа. Он живет у фраера! Это резануло меня почти так же, как и смерть Акселя.

Детлеф успокоил: «Фраер в полном порядке. Ещё молодой, так, лет двадцать пять, и никакого живота. Я ему уже рассказывал о тебе. Можем вместе у него спать».

Мы погнали на точку, и Детлеф купил ширева. Встретили там ещё пару знакомых.

И я говорила каждому: «Вот говно-то с Акселем, да?» Но что-то никто не въезжал, и тогда я ещё пару раз сказала себе самой: «Вот говно-то с Акселем!» Мы пошли в туалет на Бюловбоген. Детлеф хотел вмазаться, а я пошла ассистировать. Ждала, что он предложит мне ширнуться. Может быть, я и отказалась бы тогда, ну – чтобы показать ему, какая я сильная и как круто справилась с отколом!