Жорж Санд - Снеговик

Прикалывая шляпы и плащи к головам и шеям своих маленьких актеров, Христиан посматривал на часы и с нетерпением ожидал прихода Гёфле. Он попытался было послать Нильса в горд, чтобы поторопить его, но Нильс все еще дулся и сделал вид, что не слышит.

«Только бы у нас достало времени прочитать канву пьесы! — думал Христиан. — Я тоже ее плохо помню! У меня сегодня было столько других забот… Да, я ведь обещал майору сыграть сцену охоты… Куда ж мне ее вставить? Ладно, как-нибудь! Состряпаю интермедию на основе сцены Морона с медведем из «Принцессы Элидской»[92]. Стентарелло будет у меня храбрым охотником; он всех очарует… и посмеется над людьми, которые охотятся на медведя, прячась за сеткой, как господин барон! Но не унес ли Пуффо пьесу? Я ведь сунул листки ему в руки!»

Христиан принялся искать свою рукопись. Если писать заново — уйдет еще полчаса, а уж пробило семь. Он стал шарить в ящике, где хранился его репертуар, все перерыл и перевернул вверх дном, как в лихорадке. Ему невыносима была мысль, что отсутствие его в новом замке в назначенный час будет понято как желание скрыться от гнева барона. Он стремился туда, побуждаемый ярой ненавистью к своему врагу и любовью к Маргарите. Ему не терпелось открыто бросить вызов в лицо Снеговику в присутствии юной графини и доказать ей, что простой фигляр может похвалиться куда большей отвагой, нежели многие из родовитых гостей барона.

Внезапно он заметил, что Нильс с важным и сосредоточенным видом делает кораблики, фигурки самых различных форм из бумаги, которую он складывал так и этак, а потом рвал на кусочки, мял, скатывал в шарики и бросал на пол, когда ему не удавалось сделать то, что хотелось.

— Ах ты проклятый мальчишка! — закричал Христиан, вырывая у него из рук целую кипу бумаги. — Ты что же, делаешь кораблики из моих пьес?

Нильс разревелся в голос и, вырывая из рук Христиана листочки, громко божился, что взял бумагу совсем не у него. Но тут Христиан, торопливо разворачивавший кораблики, чтобы собрать воедино то, что осталось от рукописи, Застыл, как вкопанный. Эти листки и впрямь ему не принадлежали, как и почерк, которым они были написаны; зато имя его, или, вернее, одно из его имен, начертанное неизвестной рукой, внезапно бросилось ему в глаза, а итальянская фраза: «Кристиано дель Лаго сегодня минуло пятнадцать лет» пробудила в нем живейшее любопытство.

— На, возьми, — сказал он мальчику, который не отставал от него, требуя обратно «свою бумагу», — поиграй с куклами, а меня оставь в покое.

Нильс с наслаждением принялся разглядывать и осторожно перебирать лежавших на столе человечков, а Христиан уселся па его стул и, подвинув к себе свечу, стал с трудом разбирать ужасные каракули, написанные на очень плохом итальянском языке и совсем безграмотно, но тем не менее вызывавшие в нем, что ни слово, прочитанное или угаданное, чрезвычайное волнение.

— Где ты взял эти листочки? — спросил он мальчонку, продолжая разглядывать и собирать разорванные, смятые клочки бумаги.

— Ах, сударь, до чего же красивые у вас усищи! — говорил Нильс марионетке, не сводя с нее восторженных глаз.

— Ты будешь отвечать или нет? — закричал Христиан. — Где ты нашел эти листки? У господина Гёфле?

— Нет, нет, — сказал наконец Нильс, поначалу притворившийся глухим, в ответ на градом сыпавшиеся вопросы. — Я их не брал у господина Гёфле; он их сам бросил, а когда бумажки бросают, я их подбираю. Это мне для корабликов, так сам господин Гёфле сказал еще утром.

— Врешь! Не бросал господин Гёфле этих бумаг! Это письма, писем не бросают, их жгут. Ты их взял из ящика в столе?

— Нет!

— Значит… в спальне?

— А вот и нет!

— Говори правду, живо!

— Не брал!

— Я тебе сейчас уши надеру!

— А я не дамся!

Христиан удержал Нильса, который норовил дать стрекача, прихватив кукол.

— Если ты мне скажешь правду, — сказал он, — я тебе подарю красивую лошадку в красной с золотом попоне.

— Покажите!

— Вот, смотри, — сказал Христиан, найдя среди своего реквизита нужную игрушку. — Будешь ты говорить, плутишка?

— Ну, — сказал мальчик, — вот как все это было. Господин Гёфле взял меня с собой к господину Стенсону, чтобы я ему посветил; вы знаете господина Стенсона, глухого, который ничего не слышит и живет все в том дворе?

— Да, да, знаю; говори побыстрее, да не ври, не то отберу лошадку.

— Так вот, я ждал господина Гёфле в спальне у господина Стенсона, где топилась печка, а господин Гёфле громко-громко говорил с ним в соседней комнате.

— О чем же они говорили?

— Не знаю, я не слушал, я играл с огнем в печке. А потом вдруг туда к ним пришли какие-то дяденьки и сказали вот так: «Господин Стенсон, целый час вас ждет господин барон. Почему же вы не идете? Идите с нами сейчас же!» И тут все стали браниться.

Господин Гёфле говорит: «Господин Стенсон не пойдет; у него времени нет». А господин Стенсон говорит: «Надо пойти, я ничего не боюсь, я пойду». А господин Гёфле говорит: «Я с вами пойду». Тогда я туда вошел, оттого что побоялся, как бы не сделали плохого господину Гёфле, а там стоят трое… нет, шестеро дядей, и все одеты как слуги…

— Трое или шестеро?

— Или четверо, уж я не успел сосчитать, испугался, но господин Гёфле сказал мне: «Уходи!» и вытолкал меня на лестницу, а вдогонку бросил связку бумаг, только этого никто не видел. Быть может, он хотел, чтобы никто не узнал, что он мне подарил эти бумажки, а я-то их подобрал, а потом улизнул, вот и все!

— И ты, дурачок, не сказал мне, что господин Гёфле…

Христиан не счел нужным закончить свою мысль, наспех собрал бумаги, запер их в свой ящик, вытащил ключ и бросился бежать, тревожась об адвокате, неожиданно попавшем в водоворот непонятных и необъяснимых событий.

Нильс опять заплакал было, испугавшись, что останется один с марионетками, которые, при всей своей привлекательности, внушали ему некоторый страх, когда Гёфле, встретив Христиана в коридоре, вернулся с ним вместе в медвежью комнату. Гёфле был бледен и взволнован.

— Да, да, — сказал он Христиану, осыпавшему его вопросами, — закроем двери. Дело становится очень сложным. Где Нильс? Ах, вот и ты, малыш! Куда ты дел бумаги?

— Он делал из них кораблики, — ответил Христиан, — но я их спас; вот они тут, рваные в клочки, но ничто не пропало. Что это за странные письма, господин Гёфле, и почему в них речь идет обо мне?

— О вас? Вы уверены?

— Совершенно уверен.

— Вы их прочитали?

— Не успел. Стараниями господина Нильса это стало делом нелегким. Да к тому же и почерк такой, словно кот нацарапал. Но я их все-таки прочту. Господин Гёфле, в них — вся тайна моей жизни!

— Правда? Да, я подозревал, я даже уверен был, Христиан, что речь в них идет о вас! Но я дал слово Стенсону, когда он мне вручил их, не знакомиться с содержанием этих бумаг до смерти барона или его собственной.

— Зато я, господин Гёфле, никому не давал обещаний, бумаги эти случайно оказались у меня в руках, я спас их от уничтожения, они принадлежат мне!

— Да неужели? — улыбаясь, воскликнул Гёфле. — Ну что ж, я ведь, собственно, не успел договорить мою клятву, когда в комнату вошли… Нет, нет, я и впрямь дал вчера клятву, но это касалось другого врученного мне предмета; а вот про эти листки могу сказать, что не договорил клятвы хранить их в тайне. К тому же Стенсон как раз собирался мне все открыть. Мне приходилось писать свои вопросы, чтобы не кричать в разговоре с бедным глухим. Я рассказывал ему о вас, о своих догадках и все время чувствовал, что за нами следят. Вы, должно быть, нашли мои карандашные заметки на отдельных листках?

— Да, так мне показалось. Но прочитайте же письма.

— Ах, это письма? Дайте-ка… Нет, лучше их припрятать. Мы окружены врагами, Христиан, за нами следят. Я уверен, что комнату Стенсона уже перерыли и разграбили. Ульфила куда-то увели. Как знать, не нападут ли сейчас и на нас!

— Напасть на нас? Вполне возможно. Пуффо только что пытался затеять со мной ссору из-за пустяков. Он поднял на меня руку, а карманы у него были набиты золотом. Пришлось этого мужлана вытолкать в шею.

— Напрасно. Надо было его связать и запереть. Сейчас он, должно быть, уже спелся с головорезами барона. Ну, Христиан, первое дело — тайник для этих бумаг!

— Э, тайник, как всегда, ни к чему.

— Неверно.

— Тогда ищите, господин Гёфле, а я займусь оружием, это будет вернее. Где же эти пресловутые головорезы?

— Кто их знает! Я видел, как Юхан и его прихвостни вышли вместе со Стенсоном, и я сам запер вход во внутренний двор; но они могут явиться со стороны озера, благо по нему сейчас можно ходить, как по полю; быть может, они уже здесь. Вы ничего не слышите?

— Ничего. Да и зачем им к вам приходить? Давайте же спокойно поразмыслим о нашем положении, а потом уж будем волноваться.