Дом в степи - Сакен Жунусов

по сенокосу. Опухоль вокруг глаза опала и теперь не было повода отсиживаться дома. Да к тому Шалтек уже дважды приходил к нам - звал на работу. Но оба раза бабушка напускалась на него:

- Ты что? Какая же ему сейчас работа, если у него болезнь какая-то непонятная! Я сама знаю, когда ему на работу идти!

- Хорошо, хорошо,- оправдывался он,- я скажу бригадиру. Мы подождем, когда он поправится.

На сенокос я так и не попал в то лето, хотя совсем было собрался к своим ребятам, но со мной приключилась история.

В тот день я окончательно снял повязку, дома делать было нечего и, чтобы как-то развлечься, решил в последний раз поиграть с привязавшимися ко мне за время болезни ребятишками. Стали играть в прятки, но веселья не получилось, я только намучился с этими коротышками, которые и считать не могли. Просто смех разбирает, когда стоит кто-нибудь из них, отвернувшись к забору, и выкрикивает:

- Лас, два, десять, двацать, пять...

А другой что-то шепчет себе под нос, а потом вдруг выкрикивает: «Сорок!» Будто бы и вправду досчитал до сорока, после чего галившему надо идти искать.

Некоторые совсем не вели счет, а подождав какое- то время, спрашивали спрятавшихся:

- Все?

- Нет!- отвечали ему с разных сторон,- еще чуточку!

Да и укрывшихся за сараями, домами, телегами, пустыми бочками совсем нетрудно было найти. У них просто не хватало терпения сидеть в одиночестве, и они то и дело высовывались из-за своих укрытий.

Мне все это порядком надоело, но и домой идти не хотелось и я, когда как раз галил самый нерасторопный из всех Майдан, забрался на стог сена, который на днях поставили рядом с сараем, разрыл еще свежую траву, улегся поудобнее на спину и стал смотреть в небо.

Что может быть лучше запаха свежего клевера, смешанного с запахами полевых цветов, ягод и горькой полыни! Я даже забыл об игре, о своих маленьких друзьях. А они, не найдя меня, столпились около дома и все разом стали звать:

- Болтай! Болтай! Выходи!

Я даже не пошевелился. Они было стихли, но потом снова начали кричать и разыскивать меня, теперь уже все вместе.

В один момент мне даже показалось, что кто-то из них забрался на стог, шелестит сеном совсем рядом. Я хотел было подняться, но шорох удалился и все опять стихло.

И вдруг, неизвестно каким образом, Майдан очутился надо мной, хотя я не слышал никаких звуков, а может быть, я просто так размечтался, что не слышал ничего. Майдан обрадованно заорал, что было духу: «Нашел! Нашел!» И тут же перепрыгнул со стога на крышу сарая, чтобы оттуда спуститься на землю. Я вскочил на ноги, осмотрелся и сообразил, что успею обогнать Майдана, если спрыгну со стога. Прыгать с такой высоты мне приходилось не раз, да к тому же прямо подо мной, на земле, было разбросано сено. Наверное, его стащили мальчишки, когда искали меня

и пытались взобраться на стог. И я прыгнул на это разбросанное сено. Вот я уже прикоснулся к нему и даже успел подумать, что приземлился удачно, как под пяткой что-то хрустнуло и неожиданная боль пронзила все тело. Я потерял сознание. Сколько я так пролежал не знаю. Помню, что услышал какие-то звуки далекодалеко. И плач. Открыл глаза и испугался: я видел вокруг себя мальчишек сквозь темную пелену. В голове мелькнула мысль: теперь оба глаза повредил! Но понял, что опустились сумерки. Значит, я так долго лежал без сознания!

Надо мной склонилась бабушка, рядом стоят соседки. Сильно болит левая пятка, ступни горят, будто я лежу у костра. В нос лезет едкий запах. И только тут я понял, что бабушка прикладывает к ногам паленую кошму. Ребята, увидев, что я зашевелился и открыл глаза, обрадовались.

- Болтай жив! Болтай жив!

- Бог сохранил,- уточнила соседка.

- Несчастный ты мой, и как это тебя беда находит? Инвалидом мог стать,- сокрушалась бабушка.

- Скажите спасибо, что живот не распорол или глаз не выколол,- утешала ее другая соседка.

И тут я заметил рядом с собой большие грабли с острыми деревянными зубьями и понял, что угодил на них. Подошвы горят, внутри что-то пульсирует и колет с такой болью, что отдается в сердце. Наверное, кость задело. Не помогает и паленая кошма, сколько бы ни прикладывала ее бабушка, черная густая кровь медленно стекает на землю.

Вот так и продлился мой «отдых». Только на этот раз в душе не было тихой радости. Теперь мне было стыдно перед моими друзьями, которые изнывают от жары и валятся от усталости на сенокосе. Чувство было такое, будто я специально повредил ноги, чтобы не работать вместе с ними.

Как-то вечером, когда нога начала подживать, я вышел на улицу и стал возиться с малышами на небольшой зеленой лужайке. И тут из-за дома неожиданно появился Рахат с Болташем и застали меня за этим занятием. Лицо мое вспыхнуло, растерявшись, я начал оправдываться перед друзьям:

- Рана, стала заживать, скоро на работу выйду,- и начал стягивать сапог, чтобы показать ногу.

- Не надо, не снимай,- остановил меня Болташ.- Заживет, и ты опять поранишься.

Рассмеявшись, они пошли своей дорогой.

Что я мог ответить им? Стыдно мне и обидно. Как я поеду на сенокос? Еле хожу. Тоже мне друзья! Увидели, что вожусь с малышами, а не знают, что в первый раз я доплелся сюда, на лужайку. И зачем сказал, что нога заживает, сам не могу понять.

После этого случая я старался не попадаться никому на глаза. Дома и в ограде помогал бабушке, а когда нога почти зажила, сенокос уже закончился, и я пошел пасти овец.

Глава 2

Я не помню, чтобы моя мама, Карлыгайн, громко разговаривала. А когда отец ушел на фронт, она стала совсем молчаливой. За целый день, бывало, не услышишь от нее ни слова. Да и дома она стала бывать редко: пасла в степи отару.

В наших краях женщины-чабаны - редкость. Мужская это работа, но кому ее было выполнять в войну? Женщинам да старикам.

Карлыгайн, видно, испугалась моих проказ, упросила бабушку и увезла меня с собой в степь, где паслись колхозные овцы.

- Год отдохнешь от школы, окрепнешь на воздухе, а там видно будет,- объяснила она свое решение.

Я и сам понимал, что в пятом классе учиться мне не придется. В ауле только четырехклассная школа, надо