Пэлем Вудхауз - Том 16. Фредди Виджен

Согласно этим данным, Ф. Бэкон, известный читателям своей эпохи как автор двух занятных вещиц — «Нового органона» и «Об истолковании природы», — твердо верил, что может написать шикарную пьесу. Словом, он был мечтателем; а кто из нас не мечтал? Улучив минуту от дел (служил он канцлером), Бэкон взял перо, роговую чернильницу и настрочил трагедию «Гамлет».

Потом он стал посылать ее в театры.

Первый из них держал пьесу полгода, а когда Бэкон спросил в письме, как там что, вернул ему чью-то комедию. Бэкон вздохнул и послал вторую копию в другой театр. Через год, прося извинения за назойливость, он письменно осведомился, что с его трагедией «Гамлет». Недели не прошло, как он получил свою рукопись, а также, отдельно, письмо, в котором секретарь директора сообщал, что произошло недоразумение, никакие «Гамлеты» в театр не поступали.

К этой поре Бэкон начал понимать, как многие драматурги, что театральная жизнь подобна бреду, а театр как таковой напоминает желтый дом. Он решил бросить гиблое дело и приступить к новому сборнику, как вдруг режиссер, державший пьесу три года, пригласил его зайти. Несчастный совсем забыл о нем, но пойти — пошел; и, отсидев четыре часа среди синевато-бритых мужчин, рассказывающих друг другу, что они в последний момент спасли спектакль, дождался приема.

— Э… как вас там… — сказал босс. — Этот «Гамлет» (название, конечно, изменим) ничего, да, ничего. Есть в нем что-то этакое. Но подработать надо, подработать.

— Простите?

— Не оставлять же так! Публика не примет. Вы человек новый, да?

Бэкон пробормотал, что вообще-то он писатель.

— А что пишете? Не пьесы?

— Да нет, очерки.

— Ха! — сказал шеф. — В общем, займемся. Как раз у нас есть такой Шекспир. Голова! Ему это раз плюнуть. Теперь — условия. Я так думаю, один процент с выручки.

Канцлеры считать умеют, и Бэкон быстро понял, что это очень мало.

— Дорогуша, — сказал босс, — не дерите с меня шкуру. А я-то подумал, вот приличный разумный человек. Не то, что прочие. Вы же не хотите, чтобы я переменил… э-э… мнение? Не хотите. Один процент! Да, кругленькая набежит сумма. Распишитесь здесь.

Умный Бэкон понял, что делать нечего. Ему был чужд предрассудок, бытующий в театральных кругах, согласно которому драматург сродни чародею, а тайн ремесла не постигнешь, если не сидишь в таверне «Русалка», способствуя прибыли хозяина. Он был ему чужд. Бэкон считал, что «Гамлет» — пьеса хорошая, но уже догадался, что ее не поставят, если не отдадут на растерзание своему человеку. Поэтому он подписал контракт, и режиссер послал в «Русалку» за Шекспиром.

Через два дня они втроем завтракали в этой таверне. Шекспир принес текст и сразу после еды извлек длинный перечень поправок.

— Значит, так, — сказал он, — прочитал я вашу пьеску. Ну что ж, вытянем. Но работы много. Первым делом, провисает финал. Под занавес все должны порешить друг друга. Король у нас отравит вино, Лаэрт — шпагу. Он пырнет Гамлета, а тот потом примет шпагу за свою и пырнет его. Королева выпьет вино. Гамлет пырнет короля все той же шпагой. Вот это я понимаю.

— Здорово! — одобрил босс.

— Вам не кажется, — спросил Бэкон, — что это не очень вероятно?

— Это нравится зрителям, — холодно ответил Шекспир. — Уж я то знаю!

— Да-да, он знает, — заверил босс. — А вы сидите тихо. Мы же хотим, как лучше. Что там у тебя? Еще есть?

— Как не быть! — воскликнул Шекспир. — Интересный вопрос! Вот, например, у него герой спятил.

— Его свели с ума страдания, — пояснил Бэкон.

— Да-а! Ну, знаете!.. Думает меня учить!

— Ладно, Билл, ладно, — сказал босс, гладя его по руке. — Кто спорит? Мистер Бэкон согласен. Понимаете, дорогуша, на утренних спектаклях бывают барышни. Они очень нервные. Тут надо учитывать каждую мелочь. Значит, он в своем уме?

— Ну, прямо! Он притворяется, что спятил. Зрителям ясно, а персонажам — нет.

— Голова! — шепнул босс Бэкону, который заметно побледнел и что-то бормотал.

— Юмор, понимаешь, — объяснил Ш.

— А то! Не бойтесь, наш Билл вас не обидит. У него девица свихнется. Это ничего.

— Девицы так и так сумасшедшие, — заметил Шекспир, видимо, припомнив какую-то обиду. — Да, значит — юмор. Напишу сцену, где ваш Гамлет разделывает двух умников. Из университета.

— Здорово, — признал шеф. — Пустим, когда у них гонки.[125]

Шекспир вдумчиво хмурился, листая страницы.

— Тэ-эк… «Быть или не быть»… Прям не знаю, что и делать. Не любят они монологов.

— Да? — ехидно спросил Бэкон.

— Ну! — ответил Шекспир.

— Вот как?

— Именно так.

— А Юджин О'Нил?[126]

— Американец. Им закон не писан.

— Ну-ну, ребята! — вмешался миролюбивый босс. — Чего спорить? Я эту сцену прочел. Рабочие как раз успеют сменить задник. Оставим, э?

— Ладно, — сказал Шекспир, — тогда ее надо растянуть. Впишу строчку-другую. Вот, к примеру: «Вооружиться против моря бед».

— Вооружиться против моря нельзя, — твердо сказал Бэкон. — Это смешанная метафора.

— Чего-чего?

— Сме-шан-на-яме-та…

— Мальчики, мальчики!

— Ах, пишите, что хотите!

— Куда вы, мистер Бэкон? Посидели бы.

— Мне надо принять аспирин, — сказал канцлер, — и обо всем забыть.

Премьеры он не ждал, на спектакли не ходил.

Такую повесть рассказал мне его нынешний адепт. Когда я спросил, почему до нас не дошли упоминания о том, что «Гамлета» хотя бы отчасти написал лорд Веруламский,[127] ответ нашелся и на это.

Шекспир, по словам адепта, предложил такую афишу:

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР

и

Ф. Бэкон

ГАМЛЕТ

Однако, посетив репетицию и прочитав новый текст, Бэкон наотрез отказался ставить свое имя.

Довольно много народа думает так о Шекспире и его претензиях на роль короля драматургов. Но лично я им не очень доверяю, предпочитая общепринятую версию, которую вкратце и расскажу.

Бард с Эвона родился в 1564 году и был крещен 26 апреля. Драматургией он занялся не сразу. По-видимому, в юности ему казалось, что выгодно и приятно таскать кроликов, принадлежащих все-таки сквайрам; и только подойдя к поре умеренности, он внезапно понял, что еще лучше красть сюжеты. В 1591-м он начал писать пьесы. С того времени всякий, у кого была пьеса, мог запереть ее в сейф и сесть на крышку; Шекспир все равно был тут как тут.

Конечно, молодого человека понять нетрудно. Тогда пьесы шли в лучшем случае два раза. Лишний день буквально всех поражал.

Соответственно, Шекспир сдавал «Макбета» в субботу вечером, чтобы не сорвать воскресную премьеру, а во вторник, в шесть часов утра, к нему прибегал Бербедж.

— Господи, Билл! — кричал он. — Ты еще не встал! Что нам сейчас делать, по-твоему?

— А как там «Макбет»? — сонно спрашивал Ш.

— Прошел с успехом. Если ничего не дашь, закроем лавочку.

Шекспир вылезал из постели, копался в ящике, где хранились чужие сюжеты, и ко второму завтраку вручал Бербеджу «Отелло». Тот пробегал глазами пьесу, говорил: «Нет, какая чушь!» и убегал ее сдавать.

В таких условиях не распишешься, чем и объясняется, на мой взгляд, одна ускользнувшая от ученых странность: звучит хорошо, а смысла нет. Когда время поджимало, Ш., несомненно, строчил, что придется, полагаясь на милость зрителей. Каждые две минуты заглядывал Бербедж, спрашивая, какого черта он тянет, и бедный бард валял, вообще не думая.

— Напомни, какой этот опал, — говорил Бербедж на репетиции.

— Ну, мутный такой. Брошки из него делают.

— А почему у тебя «Ужель опал былой накал страстей?»

— Ничего, со сцены все примут. Главное — сказать побыстрее.

Так и шло, пока не дошло до «Перикла», где кто-то кому-то говорит: «Вас ожидает омут воздаяний». Шекспир кое-как убедил, что это — особый экипаж, но передышка была недолгой. Вскоре его спрашивали, что такое «отверзла» — глагол или существительное, а также просили уточнить значение слов «гиппогриф», «китоврас», «тайнояденье», «апокатаста-зис», «червец» и «пумело». Так жить тяжело. Шекспир держался, повторял в «Русалке», что трудно только первые сто лет, но, поверьте, ему приходилось туго.

Словом, если он крал сюжеты, Бог ему в помощь.

Кроме того, он, несомненно, испытывал муки новичка, стремящегося в сферы. Предание гласит, что начал он скромно — присматривал за лошадьми у театра. Легко представить, как будущий король английской сцены пытается перехватить спешащего в «Русалку» Бербеджа, чтобы прочитать ему первую сцену комедии, одновременно уворачиваясь от лошади, норовящей укусить его сзади.

Однако в конце концов талант пробил себе дорогу, и нашего героя взяли в труппу. Вскоре пошли его пьесы.

Легче ему не стало. Только он начал подсчитывать, сколько он получит, если брать за билет 15 дукатов, а по субботам — по монете, называвшейся в ту пору «благородной розой»,[128] как нагрянула чума, и в феврале 1593 года театры закрыли. Он написал «Тита Андроника», в 1594 году его поставили, и, пожалуйста — опять чума!